Ее незабываемый испанец - Джеки Эшенден

Я улыбнулась:

— Ну, моя мама всегда считала, что успех — это найти богатого мужчину. Она очень хотела, чтобы я соблазнила тебя.

Кон улыбнулся, в его глазах засверкали хитрые искорки.

— Что ж, у тебя и это прекрасно получилось. И я хотел бы, чтобы ты это делала почаще.

Я рассмеялась и выполнила его просьбу.

Глава 16

Константин

На следующее утро я проснулся рано, Дженни спала в моих объятиях. Все, о чем я мог думать, — это разбудить ее и погрузиться в тугое, влажное тепло ее тела. Но я не давал ей спать допоздна прошлой ночью, поэтому просто любовался ею. Дженни выглядела такой юной! Ее ресницы были густыми, нос слегка вздернутым, а губы полными и восхитительно чувственными. Она была прекрасна. Я знал, что Дженни не считала себя красивой, но она сильно заблуждалась. Ее красота, помимо природного очарования, была порождением безграничного сочувствия и бескорыстного духа.

У Дженни было доброе сердце — она всегда была такой, с тех пор как появилась в особняке и заявила, что собирается стать моим другом. Я не хотел рассказывать ей о Доминго и моем детстве, но теперь, когда я это сделал, я не жалел об этом. У меня было такое чувство, будто с моих плеч свалился груз. Даже рассказывать ей о Валентине и его возвращении было… приятно. Дженни не сердилась на меня за то, что я не сказал ей раньше.

Она не превратила этот разговор в сердитую перепалку. Она не использовала признание против меня, и она не расспрашивала о том, о чем я не хотел говорить. Дженни просто позволяла мне говорить, перебирая пряди моих волос и поглаживая по спине.

Внезапно я понял, что безгранично доверяю ей.

«Ты можешь доверять мне. Я здесь ради тебя».

Ее слова, сказанные накануне, эхом отдавались в моей голове. Она всегда была рядом со мной.

Но меня не было рядом с ней… Я оборвал все связи с ней на четыре года, держался эмоционально и физически на расстоянии без объяснения причин. Я сказал ей вчера, что мы никогда не сможем снова стать друзьями, и она выглядела такой потрясенной… Я не мог продолжать так поступать с Дженни. Я не мог и дальше держаться в стороне. Каждое решение, которое я принимал за последние четыре года, причиняло ей боль, и это было несправедливо. Конечно, я мог бы остаться ее другом. Как Дженни и сказала, нам это отлично удавалось раньше.

И все же я не мог рассказать ей о той ночи, когда Валентин ушел, а я вышел из себя и в ярости отправился к Доминго, — этого Дженни никогда не должна узнать. Но, конечно же, я не должен скрывать от нее остальное.

Вчерашний разговор многое изменил. Меня завораживало, что Дженни могла быть такой открытой и в то же время такой сильной. Как будто эмоции были броней, а не слабостью.

Она пошевелилась, вздохнула, и ее длинные шелковистые ресницы затрепетали, а затем приподнялись. Ее карие глаза были необычного оттенка горячего шоколада, и, когда она улыбалась, как сейчас, я мог поклясться, что видел, как в них отражаются солнечные зайчики.

— Доброе утро, — сонно пробормотала Дженни, и по ее коже разлился розовый румянец.

Я поцеловал ее и прошептал в ответ:

— Доброе утро.

Дженни внимательно посмотрела на меня, на ее лице отразилось беспокойство.

— Кон, что с тобой? Ты такой напряженный…

Я посмотрел ей в глаза.

— Как ты это делаешь, Дженни? Как ты живешь, не пряча эмоций? Ты не боишься?

Она нахмурила брови:

— Чего я должна бояться?

— Что кто-то использует твою эмоциональность против тебя.

— Ну, у меня не было такого детства, как у тебя. Хотя мама всегда говорила мне, что нужно быть более холодной и расчетливой, — пальцы Дженни прошлись по моей груди в нежной ласке, — но я просто… не могла быть такой. Это казалось нечестным и неправильным.

Взгляд Дженни метнулся вверх, чтобы встретиться с моим. Она на секунду замерла, а потом продолжила:

— Знаешь, мама использует мужчин. Манипулирует их эмоциями, чтобы получить их деньги. В этом она похожа на твоего отца.

Я тоже так думал. Эти двое, казалось, идеально подходили друг другу. И это делало Дженни еще более очаровательной. Потому что, в то время как я пытался стать похожим на своего отца, она сделала все наоборот. Она взбунтовалась. Как Валентин. И я всегда испытывал к нему тайное восхищение, с восторгом наблюдал за его изобретательными выходками. Мне нравилось, как это приводило в ярость нашего холодного отца. Просто я сам не мог быть таким…

Я поразился, насколько легко мы общались на подобные темы. Что стало с моей эмоциональной отчужденностью? Похоже, Дженни действительно по-прежнему была моим другом… И я был рад, что смог вновь открыться, что смог вернуть эту дружбу. В первую очередь потому, что этого хотела Дженни. Но у меня было ощущение, что происходит что-то большее, что она говорит мне не совсем все.

Я наклонился и провел пальцем под ее подбородком, приподнимая ее лицо так, чтобы я мог видеть ее глаза, и уловил сомнение, мелькнувшее в их глубине.

— Скажи мне, что тебя беспокоит.

— Много чего. — Дженни сделала паузу и сглотнула. — Я хочу обеспечить нашему ребенку безопасность и стабильность, как я уже говорила тебе. Но этот ребенок не был запланирован, и я знаю, что ты никогда бы не женился на мне, если бы я не была беременна. Я просто беспокоюсь, что я недостаточно… успешна, чтобы быть твоей женой. Что однажды ты увидишь это и… — ее голос стал хриплым, — я не хочу, чтобы ты разочаровался во мне, и я не хочу, чтобы ты сожалел о том, что женился на мне.

Ее признание изумило меня, болезненная нежность сдавила грудь, отозвавшись в сердце.

— Ты меня не разочаруешь, — сказал я хрипло. — Это невозможно. Ты была единственным лучом света в моей жизни. Ты никогда не лгала мне и не пыталась манипулировать мной. Тебе всегда было не все равно, Дженни. Ты всегда заботилась обо мне. Так почему я должен когда-либо сожалеть о том, что женился на тебе?

Ее глаза наполнились слезами.

— Не заставляй меня плакать, Кон! Ты ужасный человек… Я поклялась, что никогда больше не буду плакать перед тобой.

Ах да, та ночь в саду… Когда Дженни сказала, что любит меня, а я наговорил ей уйму ужасных вещей. Она плакала, и, хотя я пытался убедить себя, что ничего