Полдень, XXI век (март 2011) - Коллектив авторов

– Ты мыслишь категориями животного, – сказал, наконец, Дмитрий. – Но нормы морали, сложившиеся исторически…

– Правильно, – согласился Вася. – Правильно, так и есть. Я мыслю категориями животного. Но кто мы, если подумать? Четверо млекопитающих, угодивших в ловушку. Размножение и выживание – вот, если разобраться, и все, что нам действительно важно. Категории более высокого порядка здесь не принимаются, – он кивнул на меня и подпустил в свой голос немного яда, – потому что мы не имеем возможности их никак подтвердить. А раз так, давайте размышлять категориями животного мира. Так чем же мы ценны? Не будем рассуждать о смысле жизни и вкладе в развитие человечества. Все мы взрослые люди и должны уже понимать, что мы не внесли и не внесем до самой своей смерти в это самое развитие абсолютно никакого вклада. Все, что мы сделаем за всю свою жизнь, прекрасно может сделать кто-то другой – любой, ну или почти любой другой человек. – Его слова задели меня за живое. Похоже, его посещали те же мысли, что и меня. – Хорошо, если по окончании жизни мы сможем обернуться и сказать: «Вот, смотрите, это сделал я». Но мы не сможем, потому что мы ничего не создаем. Фактически мы производим только подписанные заявления и ценные указания. О чем мы расскажем своим детям, когда они спросят о нашем вкладе в развитие человечества? «Я подписал три тысячи четыреста восемьдесят два заявления, отпустив в отпуск двести тридцать пять человек». Люди, которые действительно могут похвастаться хоть какими-то достижениями, вообще составляют довольно скромный процент человечества. А мы, все остальные, фактически ценны только одним – мы можем оставить потомство, в надежде на то, что уж наше потомство добьется того, чего не добились мы, пусть даже ради этого придется порой сломать этому потомству всю жизнь. В надежде на то, что уж они-то обязательно сделают то, о чем мы мечтали в школе, а после забросили, столкнувшись с реальностью. Так что не обольщайтесь, господа, мы – просто смазка в процессе развития человечества, как в информационном, так и в биологическом смысле. И даже если кто-нибудь из вас сейчас скажет, что он работает в свободное время над гениальной картиной или изобретает лекарство от рака, я все равно не поверю, потому что, – он снова взглянул на меня, – нужны доказательства. В науке и искусстве я полный профан, поэтому даже если доказательства у вас есть, я их все равно не приму. И именно поэтому я предлагаю рассуждать исключительно биологически. С учетом возраста, – Ирина впилась пальцами в стул, – и образа жизни этой девушки, я полагаю, что шансов стать счастливой матерью у нее крайне мало. Вам ведь уже прилично за тридцать, дорогая, не так ли?

Я посмотрел на Ирину и с удивлением обнаружил, что неожиданный выпад Васи попал прямо в цель – девушка побледнела и поджала губы еще сильнее. Не пытаясь спорить насчет возраста, она прошептала:

– Да что ты знаешь о моем образе жизни?

– О, уверяю тебя, что образ жизни у нас всех примерно одинаковый. Вот разве что Дмитрий, может быть, молится по ночам. Итак, если убрать всю шелуху, получается, что польза от Ирины для человечества стремится к нулю. Ну, а что насчет нас? Мы оба еще можем стать отцами семейств.

– Это переходит уже всякие рамки! – рявкнул Дмитрий, но на сей раз голос его уже не подействовал – мой оппонент, похоже, больше не собирался отступать. И ведь как ловко он все повернул – поняв, что ему меня не сломить, стал набиваться в союзники, предлагая неявный альянс против Ирины. Хитрая сволочь…

– Оставьте вашу моралистскую чепуху, – Вася уже не сидел, он стоял, словно оратор, выступающий перед аудиторией. Голос его окреп, прежнее жалкое состояние будто ветром сдуло. – Признайте: перед лицом смерти все мы превращаемся в обычных животных. Хотя бы уже потому, что труп человека ничем фундаментально не отличается от трупа мартышки, а значит, и живой человек, находясь в двух шагах от мрачной черты, не сильно-то отличается от обезьяны.

– Ты не всплывешь, – тихо, но уверенно произнес Дмитрий.

– Это почему?

– Потому что я тебе не позволю.

В комнате воцарилось молчание. Только по-прежнему – и даже, кажется, еще громче, будто чувствуя нарастающее напряжение, скрипели переборки.

– Ну, что же, раз так… – Вася вдруг как-то поник и опустил руки. Сдался? Нет, не может быть. Что же он…

Я бросился вперед, опередив его на долю секунды. Дмитрий, которому происходящее, видимо, показалось попросту невозможным, даже не среагировал, когда я сгреб лежавший перед ним пистолет. Мгновением позже по тому же самому месту грохнула рука Васи.

– А ты неплох… – прохрипел он. Теперь нас разделял стол и – что намного важнее – черное дуло. Интересно, есть там вообще патроны?

– Понял, наконец, да? – продолжал Вася. – Понял, что мы зашли в тупик? Что невозможно принять решение, оставаясь в рамках общества и гуманизма, так, чтобы задохнувшиеся не мучились, а всплывшие остались чистенькими?

– Да ни черта я не понял, – угрюмо ответил я. – Понял только одно – что ты сейчас схватишь пистолет и наделаешь глупостей.

Я чувствовал себя на редкость погано. Мне казалось, что этот худой человек только что вскрыл и развесил просушиваться всю мою жизнь. Выставил на всеобщее обозрение мой тщательно скрываемый страх, включил микрофон, жадно улавливавший вопли моих инстинктов. Доказал мне, что я, удовлетворившийся тем, что всплыву в любом случае и даже не пытавшийся его остановить, когда он унижал девушку, – такая же сволочь. Что вся моя жизнь – действительно череда абсолютно бесполезных событий. Что дальше все будет так же, что ничего не изменится, и уже мои правнуки, которым, возможно, не доведется застать меня на этом свете, даже подозревать не будут о моем существовании.

Я навел пистолет на Дмитрия, который удивленно поднял брови. Вася с Ириной уставились на меня.

– Всплывай, – приказал я.

– Не буду, – Дмитрий пожал плечами.

– Тогда я пристрелю тебя, прямо сейчас, – пообещал я. – Потому что времени остается все меньше. Готов умереть?

Я надеялся, что он передумает. Надеялся, что он встанет, возьмет Ирину, а я останусь здесь и буду держать Васю на мушке. И тогда я стану героем, а кто-то расскажет жене, что я все-таки прожил не зря. Что за всю свою бесполезную жизнь я сделал нечто большее, чем кучу отчетов и заявлений.

Но все, конечно же, пошло наперекосяк. Дмитрий, очевидно, не собирался вставать, а я не успел еще решить, что делать дальше. И в этот самый момент в моей голове вспыхнула такая боль, словно кто-то выстрелил мне в ухо гвоздем из строительного молотка. Потеряв контроль над своим телом, я выронил пистолет и свалился на стул.