Ты пахнешь как мечта - Эллин Ти

самыми родными друг другу людьми, и после первой встречи через года я понял, что отчаянно хочу перед ней извиниться. Но у нас не было возможности остаться наедине и поговорить о важном. Каждый раз с нами был еще кто-то, а разговаривать при других о таких личных вещах не было ни малейшего желания.

Но сегодня… Возможно, я так активно посылал запросы во Вселенную своими мыслями о том, что хотел бы остаться с Еськой наедине, что она решила сделать все наверняка и остановила лифт, в котором мы ехали.

Лампочка, которая противно мигала, когда мы вошли, сразу же погасла, кабину ощутимо потрясло пару секунд, и лифт застрял. Точно застрял.

– Это… это что еще такое? – слышу перепуганный голос справа и быстро ставлю пакеты на пол, чтобы достать телефон и включить фонарик. Темнота – хоть глаз выколи, но гаджет спасает. Как хорошо жить в век технологий.

Свечу на Есю, стараясь не направлять на лицо и не слепить, но и без прямого луча в глаза очень виден в них испуг. Кабина лифта очень маленькая, я таких тесных сто лет не видел. В целом дом не из новостроек, в таких и ремонты уже не делают – все под снос обычно, а взамен квартиры в новеньких домах, ну или что-то вроде. Поэтому неудивительно даже, что мы застряли. Страх только в глазах Еси радости не внушает.

– Не говори, что за эти пять лет у тебя развилась клаустрофобия и ты сейчас словишь паничку, – говорю, тоже испугавшись, потому что я не уверен, что смогу с этим справиться. То, что Еся не боялась никогда замкнутых пространств, – знаю точно. Мы и в тесной кабине на колесе обозрения с удовольствием катались, и в крошечных примерочных магазинов закрывались пару раз, и даже в жутко тесном туалете поезда однажды умудрились спрятаться ото всех и целоваться. По сравнению с ним лифт буквально огромный. Да тут места – хоть танцуй. Не факт, что можно, но в теории…

– Нет, мне не страшно, – говорит врушка, хотя сама трясется даже немного, – жутковато просто тут, а еще я недавно новость читала, что лифт упал в шахту и люди погибли.

– Ну умрем в один день, как в сказке, – пытаюсь разрядить обстановку, но резко округлившиеся глаза, полные ужаса, дают понять, что шутки сейчас неуместны. – Есь, я просто шучу, все будет в порядке. Сейчас вызовем лифтера, подождем минут десять, и нас вытащат.

– Ага, десять, – говорит недоверчиво, обнимая себя руками, – я вообще не уверена, что тут где-то есть лифтер и что его реально вызвать.

Перевожу фонарик на табло с кнопками и усмехаюсь: та, что при экстренных случаях, закрашена несколькими слоями краски. Есть ощущение, что она лет пятнадцать уже не работает. Если работала хоть когда-то в принципе.

Осматриваю кабину, ведя фонариком по стенам, замечаю объявление. Написано, что при застревании звонить по номеру, но… Но именно та часть листа, где написан номер, разорвана так, что половина цифр банально отсутствуют. Ну супер!

– А у вас тут, я смотрю, все предусмотрено для экстренных ситуаций, – выдаю многозначительно. – У тебя-то номер есть чей-то? Должен быть, раз лифтом пользуешься.

– Да не пользуюсь я, пешком хожу. Раз в год только, когда сумки тяжелые или что-то большое в руках. Поэтому – нет.

– Ты перестала бояться? – спрашиваю и машинально подхожу чуть ближе к Есе.

– Я и не боялась, – храбрится, но меня обманывать нет смысла: несмотря ни на что, я все-таки знаю ее слишком хорошо. Усмехаюсь, уличив во лжи, и она закатывает глаза, складывая руки на груди. – Почти. Мне не очень нравится тут находиться, жутко и пахнет неприятно.

– Ну с запахом сделать ничего не могу, к сожалению, а с первым постараемся решить проблему.

– Быстро сделаешь ремонт? – смеется Еся, заметно расслабляясь.

– Постараюсь нас отсюда вытащить.

– Двери раздвигать самим нельзя – это опасно!

– Я и не собирался, – пытаюсь войти в поисковик, но сеть в лифте почти не ловит, блокируя мне попытки отыскать номер службы в интернете. Ну не МЧС же в таких случаях вызывать, правда? Набираю Мирослава. На самом деле после его признания в том, что он все годы был влюблен в Есю, – не хочется. Потому что мне кажется, что его чувства до сих пор теплые и светлые, и, если ему придется видеть нас вдвоем, он может надумать себе всякого, чего мне не хотелось бы. Плюс моя девушка – его двоюродная сестра. И хоть он и не особо верит в наши отношения, чего практически не скрывает, я не хочу даже в его глазах быть изменником, пусть и ничего такого делать не собираюсь.

Мирослав берет трубку после шестого гудка – я считал, – и очень плохая сеть заставляет меня по восемь раз повторить ему одно и то же. Что мы застряли в лифте в доме у Есении, что нам очень нужна помощь и служба, которая занимается обслуживанием лифтов, и все прочее. Наконец Мирослав понимает, что я говорю, обещает помочь, и я сразу после разговора дублирую все сказанное в сообщении, чтобы он точно ничего не перепутал и вызвал всех, кого надо и куда надо.

Еська все это время подозрительно молчит, и, когда я заканчиваю решать дела с вызволением нас из этого склепа, возвращаю свет в ее сторону и пытаюсь понять, что с ней такое.

– Есь, как ты себя чувствуешь?

– Я в порядке, – кивает, словно сама с собой соглашается или, наоборот, пытается себя убедить в том, что не врет. – Душновато немного, но в целом – все хорошо.

– Я не знаю, через сколько времени Мирослав справится с нашей проблемой, но надеюсь, что сделает это быстро.

– Хотелось бы.

– Так не нравится находиться со мной в одном помещении? – говорю первое, что приходит в голову, когда вижу растерянное выражение лица Еси.

– Не нравится находиться в тесном, темном, душном и застрявшем лифте, – говорит Еся чуть грубее, чем разговаривает обычно, но даже таким тоном ей очень далеко до настоящей грубости. Еся – одуванчик. Невероятный человек, отзывчивый, добрый, светлый и настоящий. Она не умеет грубить и говорить что-то плохое. Из ее уст даже недовольство слышится как мурлыканье.

– Давай попробуем сделать нахождение здесь более приятным, – говорю, а потом понимаю, как странно это может звучать. Но слава богу, что Еся слишком напряжена, что не понимает двусмысленности фразы и не думает, что я предлагаю скрасить вечерок, занявшись сексом в застрявшем лифте.

Снимаю с себя ветровку и кидаю ее на пол – под стенку, очень-очень