Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого - Вячеслав Николаевич Курицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После отца Андрей простился с женой и сестрой, жену обнял, сестре поцеловал руку и вышел из комнаты. Тогда отец выглянул из кабинета — «строгая фигура старика в белом халате».
— Уехал? Ну и хорошо! — сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
Резкий контраст, размыкание пространства — в следующем абзаце, в начале второй части первого тома: русские войска занимают села и города эрцгерцогства Австрийского.
Читаем до конца в разных направлениях
Несколько слов о смысле названия «Война и мир»
«Война и мир»: в названии книги обозначены ее «темы», но, прочитав двадцать пять глав, мы увидели, что это и ее устройство. Устройство отдельных глав, сочетания глав, устройство сцен, большинство разговоров — все работает в режиме наката-отката, атаки-защиты.
Если в какой-то ситуации один герой другого превзошел, что-то у него выиграл, то в следующей ситуации проигравший норовит отыграться.
Препятствия постоянно встают на пути героев, читателей и, кажется, самого текста.
Героям, понятно, так и надо, на то они и герои. Герой, преодолевающий препятствие, — основа классического нарратива. В «Войне и мире», однако, спотыкания возникают там, где большинство авторов спокойно бы без них обошлось. Гости не могут просто пройти из кабинета в столовую: им надо организовать паузу в ожидании запоздавшей Ахросимовой. Граф Ростов не откажет, разумеется, графине в просьбе о деньгах, но нужно усложнение, поэтому он захочет дать больше. Умирающему графу Безухову нужно напоследок подарить затруднение, пусть помучается, переворачиваясь на другой бок.
Читателю ставятся многочисленные препоны в виде циклопических французских пассажей (с неточностями в подстрочных переводах), туманного исторического контекста, автор путает его похожими фамилиями, совпадением имен матери и дочери. Читатель запинается о то, что июльская ночь спокойно оборачивается июньской, о торчащее из строки «покой-ер — п», о повторы… зачем автор дважды по ходу половины страницы сравнил виконта с куском говядины?
Кажется, что сама машина текста испытывает сложности в протаскивании-протискивании себя вперед.
Точки зрения переключаются ни с того ни с сего, прямо в разгар сцен. Капризничает ритм: в Москве он сильно разгоняется по сравнению с Петербургом, в деревне резко тормозит. 13 000, 7400 и 16 400 печатных знаков — средняя длина глав в соответствующих частях первой части первого тома.
Да, книга разворачивается последовательно, в чести фигура нарастания. Из статичной сцены на двух человек вырастают многофигурные миры, последовательно нарастают типы движения: из статики — к горизонтальному, потом — к вертикальному; от камерной беседы в комнате — в гостиные двух столиц, дальше — в деревню. Петербургские перемещения персонажей только вперед сменяются в Москве на перемещения в разных направлениях. Мы видели, как медленно нарастает «улица», очень медленно… ясно, для чего автор сдерживал: чтобы текст в начале второй части эффектнее вывалил на военный простор, к крепости Браунау, к фруктовым садам и дальним горам.
Глянем на образы животных: в петербургских главах сначала возникли метафорический медведь (с ним сравнивается Пьер), метафорическая белка (с ней сравнивается Лиза), метафорическая собака (опять Лиза), конь в названии казарм (Анатоль живет близ конногвардейских казарм; остается лишь в скобках пожалеть, что не доскакала до книги скульптура лошади), потом появляется закадровый рык медведя и только потом живой, наконец, медведь.
Нарастание с разворачиванием — один тип движения вперед, а есть другой: на разные лады исполняемое движение в ограниченном с двух сторон, как бы охраняемом с боков пространстве. Движение, неизбежно направленное прямо, не способное выплеснуться через свои края. Герои продвигаются меж шеренг статуй в нишах, продвигаться меж деревьев (много раз), меж белеющих сугробов, меж людских толп, «между цветами» по освещенной лестнице, даже между мертвыми лошадьми — смотрите в конце книги в примечании к этому абзацу два десятка примеров.[12] Конечно, это движение героев, а не текста, но нет ли в этом отражения опасения автора, что сам текст рассыплется, расползется в разные стороны.
Нарратив отпрядывает, будто не слушается, сопротивляется. История несколько — мы уже успели насчитать шесть — раз отмахивает вспять. Итоги петербургских событий мы узнаем в Москве, итоги московских — в деревне. Появляются мелкие, но заметные нарушения временно́й логики: княгиня Друбецкая включает кокетство, когда объект уже удаляется, старый князь дает Марье домашнее задание до начала урока.
Внутри движения обнаруживаются локальные композиционные конструкции, структурные сгустки. Две главы подряд с принципом рамки, 1–1-X и 1–1-XI. Четыре главы с единой рамкой, с 1–1-XI по 1–1-XIV. Глава с вертикальными движениями следует после главы с подчеркнуто горизонтальными. Движение гостей в доме Ростовых разыграно по четкой схеме: растекание по дому — сосредоточение в одном месте — общий план — много крупных планов. «Молодежь» Ростовых реагирует на претензии Веры не просто тактами, примеры которых я скоро приведу во множестве, а изящно ранжированными тактами: сначала согласие с претензией, потом молчаливое несогласие, потом несогласие немолчаливое, с нарастанием силы возражения, числа возражающих… Всякий такой «сгусток» имеет свою роль в разматывании фабулы, но должен состояться и как автономное упражнение, формальная фигура.
Смена скоростей, движения в разных плоскостях, путаница, качели и повторы, расслоения и переплетения миров, борьба миров, война миров — это все о первых двадцати пяти главах.
Разбор, подобный тому, что учинен над первой частью первого тома, в какой-то момент пора было пресечь, он оказался бы ничему не соразмерен. Идти дальше сквозь все 353 главы книги, путаться в ветвящихся рифмах — перспектива захватывающая, но вряд ли будет захватывающим описание этого путешествия, ибо фигуры препятствий повторяются, переходят одна в другую, часто выступают в комплекте. Попробую поделить их на роды и виды.
Споткнуться о древко и дрова. Простые препятствия
Любой человек может, например, споткнуться.
Солдаты батареи Тушина выдержали кровавое Шенграбенское сражение, из сорока человек уцелело чуть больше половины. Четверо из уцелевших проходят в темноте мимо костра, «неся что-то тяжелое на шинели» — раненого или убитого, — один из них полагает, что несомый точно убит, спрашивает у товарищей, что ж его носить, неживого. Серьезный момент! — и тут один из этих товарищей спотыкается о сложенные на пути дрова, чертыхается… даже не упал. Ничтожное происшествие на фоне войны и смерти; автор, однако, считает нужным, чтобы герой споткнулся.
Несколькими абзацами позже Тушина вызывает начальство, и он, пробираясь пред очи Багратиона из-за спин генералов, спотыкается о древко взятого у французов знамени, и несколько штабных голосов смеются над подлинным
