Серьезные мужчины - Ману Джозеф

– Статья отличная, – сказал Айян. – Мой сынок так счастлив.

– Надеюсь, другие газеты подхватят, – сказал Тамбе, хлопая себя по ляжкам. Он поймал официанта и спросил, есть ли в заведении туалет. Официант качнул головой.

Тамбе был репортером «Юга» – из тех заполошных мужчин, которые делали всякое, у чего нет названия. Он умел добывать утерянные удостоверения, создавать продовольственные карточки и знал номера мобильных телефонов правительственных служащих.

– Ты на самом деле великолепно помог моему сыну пробиться, – сказал Айян.

– Я считаю, что таких одаренных мальчиков, как твой сын, нужно поддерживать, – сказал Тамбе, наливая себе чаю.

– А кто-нибудь из английских газет на тебя с этим выходил?

– Нет, – ответил репортер. – Английские газетчики такие снобы. Никогда не перепечатывают ничего из нашего.

– Ясно. Знаешь, Тамбе, было бы здорово, если бы ты его на первую полосу поместил. В конце концов, одиннадцатилетний мальчик, выигравший такой конкурс, – достижение немаленькое.

– Да понятно. Однако передовица, – сказал Тамбе, грустно улыбаясь, – очень дорогая, Мани.

– Сколько?

– Ой, нам не по карману. Я туда и не суюсь даже. Это для больших людей.

– Твой редактор знает, что ты… помогаешь друзьям?

– Ты спрашиваешь, в курсе ли мой редактор, что я беру деньги за статьи? Давай уж начистоту. Мы же теперь друзья. Конечно, в курсе. Знаешь, какая у меня зарплата? Восемьсот рупий. Когда он меня нанял, сказал: «Мы платим немного». А потом достал пресс-карту и добавил: «А теперь топай на рынок и зарабатывай сколько хочешь».

Они молча попили чаю. Затем репортер сказал:

– Мне пора. Так что, если… – Айян вынул кошелек и отсчитал несколько банкнот.

– Это за дружбу, – добавил он, вручая Тамбе наличные. – И тот аванс тоже был за дружбу.

– За дружбу, конечно, – отозвался газетчик. Он взялся считать деньги, и лицо его посерьезнело. Такая же серьезность, вспомнил Айян, нисходила на великие умы Института, когда они пересчитывали наличные.

– Дружба – наше всё, – сказал Тамбе, кое-как найдя место для банкнот в нагрудном кармане рубашки, который уже оттопыривался. – Я поверил тебе на слово, Мани. Ты сказал, что твой сын выиграл конкурс, я тебе поверил. Никаких вопросов. Это дружба.

Айян лукаво улыбнулся.

– А есть ли какой-нибудь способ, чтобы дружба устроила статью о моем сыне в английских газетах?

По дороге домой Айяна одолела знакомая угрюмость. Он попытался превозмочь ее, представляя лицо Оджи Мани, – как она ликовала, когда учительница Ади впервые прислала ей отчаянную записку о бунтарской гениальности ее сына. Но сумрак лишь перерос в кислотный страх в животе. Страх его беспокоил, потому что напоминал: мир – не всегда привычное место. Игра, в которую он теперь ввязался, была гораздо больше остальных его затей. На кону в этот раз был его сын.

Взлет Ади как юного гения начался примерно год назад, когда Айян однажды пришел домой поздно и Оджа открыла ему в слезах и с радостной улыбкой, отчего он заподозрил, что его слабоумная теща наконец выиграла в лотерею.

– Мой сын набрал сто процентов на контрольной по математике, – сказала Оджа. – В классе сорок два мальчика. Все благородные, богатые и толстые. А мой сын один набрал сто процентов.

Оджа, обычно смотревшая на него безо всякого выражения, порыва или надежды, а иногда и с печалью человека, застрявшего в душном аду, в тот вечер ликовала так, что лишь слезы могли выразить ее радость. В тот вечер он повел Ади за мороженым. Пока они шли по набережной Ворли, Айян услышал, как мальчик бормочет названия всех подряд проезжающих мимо машин. Ему достаточно было увидеть автомобиль, хоть перед, хоть зад, – и он тут же определял, что это за марка. Это могло показаться исключительным, однако Айян понимал, что ничего тут такого нет, кроме простой смышлености, какая есть почти в любом ребенке. Он тысячу раз слыхал, как мужчины треплются в поезде о гениальности своих детей: «Моему сыну всего три, а он уже умеет включать компьютер и отправлять электронную почту. Он гений… Моей дочке десять, а она знает названия всех озер на свете». Вот так и Ади.

– «Сити», «амбассадор», «дзэн», «эстим», «сити», – проговаривал мальчик, шагая по променаду. Недреманный ум Айяна принялся измышлять простенький план – только ради кое-какой потехи и отвлечения от неизбежных мытарств в БДЗ, больше ни для чего.

В тот вечер он заключил с Ади пакт.

– Никому ни слова, – договорился он с сыном и велел запоминать вопросы, которые нужно задавать учителям. Айян придумывал незатейливые, вроде: «Из чего состоит гравитация, мисс?» – или: «Почему листья зеленые?» Он наказал Ади задавать эти вопросы прямо посреди урока, просто так. – Будет весело, – сказал он.

Поначалу вопросы мальчика все воспринимали с умилением. Учителя считали его обаятельным и, конечно, умным и пытливым. Постепенно вопросы Ади усложнились: «Если растения едят свет, почему нет таких штук, которые едят звук?» Или, услышав ключевое слово «океан», он орал на весь класс: «Средняя глубина океана 3,7 километра, а почему озера не такие глубокие?» Когда учителя, все еще очарованные его странностями, пытались вступить с ним в беседу о свете, звуке или океане, Ади замыкался, потому что знал лишь то, чему научил его отец. Но его молчание школьный персонал не удивляло. Он же, в конце концов, маленький мальчик. Странный, немногословный мальчик, да еще и частично глухой.

Когда это все началось, Ади лепетал матери об их с отцом тайном пакте, но она не обращала внимания – какая-то там у них с отцом болтовня. Со временем Ади понравилось внимание, которым его одаряли в школе. Он начал понимать, что его считают необычным, – а не «особым», как именовали инвалидов. Теперь пакт с отцом приобрел в его глазах некоторую важность, и он даже сообразил, почему его нужно хранить в тайне. Он смутно знал, что мать не потерпит эту их с отцом игру и ее неприятие отнимет у него положение, которое он занял в школе.

Он рвался внести сумятицу в каждый урок. Сумятица эта учителям стала надоедать. Он все сильнее смущал их своими вопросами. Ему в дневник стали писать замечания и звать родителей в школу, от чего дома случались страх и потеха. Оджа тревожилась, но перспектива ребенка-гения ее будоражила. «Я хочу, чтоб он был нормальным», – бурчала она, однако о гениальности Ади рассказывала всем. Она водила огнем вокруг его лица и пачкала ему щеки черным порошком, отвести дурной глаз. Создать миф о маленьком гении оказалось поразительно просто, осознал Айян, – особенно вокруг мальчика, который от природы смышлен и носит слуховой аппарат. Ади довольно было раз в неделю говорить на уроках что-нибудь странное, и легенда продолжала жить.

Просто и весело – но Айяну хотелось большего. И он устроил поддельную новость об Ади. Что оказалось так же легко. Всю эту игру можно было прекратить в любой момент. Как бы то ни было, рано или поздно придется – и прежде, чем их поймают. В глубине души он верил, что им все сойдет с рук. Его несколько утешало, что не он первый придумал создать миф гениальности вокруг своего ребенка. Были люди – особенно матери, – сплетавшие куда более грандиозные байки. Он как-то читал о невероятной истории французской девочки Мину Друэ – ему это имя почему-то никогда не удавалось произнести. Ей исполнилось всего восемь, а ее стихи уже издали. Эти стихи потрясли исполинов французской литературы, но кое-кто поговаривал, что за нее их пишет мать. Малышку Мину подвергли испытанию. Ее попросили написать стихотворение в присутствии свидетелей. И она написала. Но дело все равно осталось непроясненным. И по сей день никто не знал, была ли она гениальным ребенком или это уловка ее матери. Или вот другая девочка, русская, по имени Наташа Демкина, чья мать заявляла, будто у ребенка рентгеновское зрение. Многие врачи подтвердили, что у Наташи есть такая способность, однако бытовало и мнение, что это жульничество. Айян желал бы встретиться с этими восхитительными матерями. Ему казалось, что он понимает и их самих, и их мотивы.

Но слишком далеко он не зайдет. Игру нужно скоро сворачивать. Его временами тревожило, с какой готовностью его сын в нее играет. Иногда Айян даже замечал, что мальчишка предпочитает не помнить, что это все игра. Ади верил, что он и взаправду гений. Ему нравилось это слово. Он бормотал его во сне.

Айяна преследовал призрак невинного лица Оджи в сиянии ее ночных притирок из куркумы и иллюзий внезапно необычайной жизни. Оджа нипочем не должна узнать правды, потому что этого она Айяну никогда не простит. Враки, что он ей наплел, уже пустили корни у нее в уме и создали легенду. Теперь уж не вынешь. Придется ей жить с этой ложью всю жизнь. Его пугала эта мысль – быть с женщиной до самой смерти и не говорить ей, что когда-то ее обманул. Выживая в этом мире благодаря матерой практичности, он все же верил: связь мужчины с женой негоже портить избытком рациональности. Браку нужен абсурд ценностей. В мире за пределами их дома не было ни правды, ни кривды. Всякий миг – сражение, и выигрывает хитрейший. Но его дом – не пустячок, как этот ваш мир. Морочить Одже голову тем, что ее сын гений, – преступление, причем до того тяжкое, что для него не существует наказания. Однако была в этой игре и неотразимая прелесть. Она ему очень нравилась.