Ребенок от мажора - Мария Манич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Въезжаю в город и вместо того, чтобы катить в зал выпускать пар или ехать домой и забыться во сне, по привычке сворачиваю к онко-корпусу региональной больницы.
На входе киваю знакомому охраннику, который лениво затягивается сигаретой на улице. Жадно вдыхаю едкий дым, борясь с желанием присоединиться к нему и задымить, и захожу внутрь.
Ненавижу запах больницы и её стерильно белые стены, пустые коридоры и тихий шёпот персонала и посетителей, словно мы в библиотеке.
Мама читает электронную книгу, когда я захожу внутрь. Здороваюсь с её сиделкой или помощницей, как она просит её называть, и, чмокнув впалую холодную щёку, сажусь на стул. Обвожу взглядом палату. Батя не поскупился. Всё по фен-шую, чтобы презентабельно выглядело на фотографиях для местных газет, но стулья здесь всё равно самые дешёвые и неудобные.
– Я тебя сегодня только к вечеру ждала. Сейчас капельницы будут, после них я обычно сплю, – говорит мама, откладывая книгу.
Кивает сиделке, и та оставляет нас одних.
– Мимо проезжал, решил заскочить пораньше. Ты тут как? Не скучаешь? – спрашиваю хрипло.
Мне тяжело видеть, как с каждым днём она всё больше угасает.
– Когда тут скучать? Каждые полчаса в палату врывается новая медсестра и рассказывает, кто сегодня умер из соседей, – каркающее смеётся мать и добавляет, когда видит, как мрачнеет моё лицо: – Шутка. А ты где был, дорогой? Опять плохо спал?
– Хорошо спал, – вру, не моргая, решая умолчать о том, что сегодня был занят другим. – Тренировка была. В следующие выходные первая игра сезона, на неделе настрою тебе онлайн-просмотр. И запомни: болеть нужно будет за парней в красной форме, а не в синей.
Мама улыбается.
– Ты мне ещё правила расскажи. Как будто я совсем плоха и не помню, как люди играют футбол. Вон даже твою одноклассницу вспомнила, хотя не видела столько лет. Ты говорил, она учится с тобой? – с интересом спрашивает мать, поглядывая на меня своими усталыми, впалыми глазами.
– Ага… – отвечаю рассеянно, вспоминая сегодняшнюю встречу с Полиной. – На несколько курсов младше.
– Вы не общаетесь сейчас? Вы же очень дружили в школе, – мама облизывает сухие губы и подаётся вперед.
Это не первый раз, когда разговор у нас заходит о девушках. Обычно я не люблю, когда лезут в мою личную жизнь, и мало что рассказываю. Про Милу мать вообще ничего не знает. Да и зачем говорить, если и для меня эти отношения – так… чтобы были, и чтобы не искать случайный секс каждый раз, как припрëт.
– Не то, чтобы общаемся, – отвечаю уклончиво, – но сегодня как раз приехал от неё. Мои парни вчера перегнули палку, ездил за город – она там живёт – хотел узнать, всё ли нормально.
Узнал, блин. Вспоминаю про ребёнка, и непонятная волна опять прокатывается по телу снизу вверх.
– И… девочку видел? – неожиданно спрашивает мать, вырывая меня из собственных мыслей.
Поворачиваю к матери голову и приподнимаю брови. Откуда она знает про “девочку”? Я так понимаю, Поля ребёнка своего особо нигде не светила. Понятное дело, что и в подвале не прятала, но те же социальные сети у неё полностью чисты: нет и намека на материнство. Из общих знакомых со времен школы она до сих пор общается только с Виталиной Ермолаевой, это я тоже из социальных сетей узнал. Не помню, когда последний раз пытался разгадать чью-то жизнь по крупицам информации, которую имею. Романова всегда была не особо общительной, только с Витой и дружила. Наверное, это сыграло в её пользу, когда в восемнадцать лет она родила ребенка. Никто излишне языком не болтал.
Ещё этот ребенок… девочка, она не дает мне покоя. Её образ засел в мозгу и пульсирует навязчивой мыслью: я что-то упускаю. От Макарова родила? Да ну на фиг… сморозил из-за глупости и ревности. Не верю.
– Видел, – киваю.
– На кого она похожа? – продолжает свой странный допрос мать. Не припомню, когда её так волновали чужие дети, даже нас с сестрой полжизни няньки воспитывали.
Мама прижимает ладони к впалым щекам и смотрит на меня в ожидании, словно от сказанного мной зависит её жизнь. Она с таким же выражением на лице ждёт новые результаты своих анализов; к сожалению, улучшений они не показывают.
– На ребёнка. Полина сказала, ей полтора года, на кого она может быть похожа? – говорю, пожимая плечами и осекаюсь, забывая, как сделать чёртов вдох.
Потому что неожиданно в памяти всплывает заставка телефона Романовой. На ней был какой-то ребенок, на которого я сначала не обратил внимание. Мало ли какие фотографии скачивают люди из интернета? Это была она, девочка. Её дочь. Смеялась, зажав в руке пушистый одуванчик, и демонстрировала два передних зуба, больше у неё, видимо, их и не было на тот момент.
В голове проносится ряд моих детских фотографий. Чёрно-белые картинки мелькают перед глазами, пока из воспоминаний не всплывает та самая. Мне год. На голове смешная синяя шапка в виде морды собаки с длинными ушами, свисающими по бокам, в руке какая-то игрушка, и я смеюсь полностью беззубым ртом. Мать говорит, это её любимая фотография, потому что, глядя на неё, она слышит мой детский смех, и он всегда заставляет её улыбаться.
Эта фотография сейчас где-то здесь. Алка, моя младшая сестра, привезла несколько наших детских снимков, буквально на днях, для поднятия настроения матери. Она никогда не была сентиментальной, но с болезнью многое в ней поменялось.
– Где фотографии, которые тебе Алла привезла? – спрашиваю сипло, вскакивая со стула так резко, что он с грохотом падает на кафельный пол.
Забываю его поднять и кидаюсь к прикроватной тумбочке, уставленной пузырьками с лекарствами. Открываю единственный ящик и застываю. Вот он. Ответ на вопрос, который пульсирует внутри меня последние несколько часов.
Чей это ребёнок?
Мой.
– Как это возможно? – спрашиваю вслух, выпуская из легких воздух.
Рядом раздается тихий всхлип, и я вспоминаю, что
