Ненавистная фрау - Неле Нойхаус

— Почему тогда автомобиль зарегистрирован в Гиссене?

— Не имею понятия.

На мгновение в комнате воцарилось молчание.

— Ну ладно, — сказал наконец Боденштайн. — Остерманн, вы снова садитесь за компьютер и попытайтесь побольше разузнать о Дёринге и Ягоде. Меня интересует все: финансовые и личные отношения, возможные судимости, профессиональный рост и так далее.

Мужчина кивнул.

— Что мы знаем о соседях Керстнера из Келькхайма?

— Все они говорят одно и то же, — ответила Катрин Фахингер. — Керстнеры редко бывали дома, доктор часто до поздней ночи находился в отъезде, а его жена, если и была дома, в основном загорала на террасе или громко включала музыку.

— Хорошо, — кивнул Боденштайн. — Франк, вы поезжайте в Руппертсхайн и попытайтесь поговорить с жильцами «Цауберберга». Возможно, кто-нибудь что-то видел или слышал.

Когда Бенке, Пия и Остерманн вышли из кабинета старшего комиссара, он опять взял телефон и позвонил директору уголовной полиции Нирхофу, но тот оказался на совещании. Боденштайн попросил секретаря передать Нирхофу, что перезвонит позже. После этого он в третий раз отправился в ветеринарную клинику, намереваясь снова поговорить с Керстнером. Когда он свернул в тупик, в конце которого находилась ветеринарная клиника, то по количеству припаркованных прицепов для лошадей понял, что в клинике час пик. Тем не менее Оливер вошел во двор, где Риттендорф и Керстнер обследовали лошадь. Казалось, животное едва держится на ногах. Лошадь стояла с опущенной головой, взгляд ее был потухшим — типичная картина болезни.

— Я не хочу надолго отвлекать вас от работы, — извинившись, сказал Боденштайн, увидев слегка недовольное выражение лица Риттендорфа. — У меня, собственно говоря, только один вопрос.

— Что на этот раз?

— Как можно раздобыть пентобарбитал натрия, не будучи врачом или фармацевтом?

— Даже если ты врач или фармацевт, сделать это в Германии все равно непросто. — Риттендорф поправил указательным пальцем очки. — В отличие от Швейцарии. Врач, имеющий гражданство страны, может по рецепту приобрести его в аптеке.

— А как вы получаете этот препарат?

— Это всего лишь составная часть некоторых медикаментов, — пожал плечами Риттендорф. — Мы заказываем его непосредственно в фармацевтических фирмах, с которыми сотрудничаем, и храним эти медикаменты в шкафу для ядов, который всегда заперт. Каждое изъятие подтверждается документально.

Боденштайн посмотрел в сторону Керстнера. Тот как раз разговаривал с женщиной, с озабоченным лицом державшей лошадь за поводья. До сего времени Боденштайну не приходилось видеть ветеринара за работой. Керстнер казался сконцентрированным и невозмутимым, как человек, точно знающий, о чем говорит и что делает. Главный комиссар вспомнил неоднократные высказывания о том, что Керстнер является выдающимся ветеринаром.

— Мне действительно очень жаль, фрау Вильгельм, — говорил Керстнер в этот момент, — но это не только рентгеновские снимки. Вы ведь сами видите, как бедняга стоит. У него сильные боли, и это несмотря на инъекции. Вы не доставите ему радости, если сейчас заберете его с собой.

Женщина мужественно кивнула, вытерла глаза и ласково погладила шею животного.

— Что с лошадью? — тихо спросил Боденштайн.

— Глубокий ламинит в последней стадии, — ответил Риттендорф. — Опущение копытной кости на обеих передних ногах. Это не лечится. Если хотите, можете посмотреть, как действует пентобарбитал, — язвительно предложил он. — Нам придется усыпить лошадь.

Боденштайн еще никогда не видел, как усыпляют животных. Раньше его дед и отец отвозили старых и больных лошадей на бойню. В экстренных случаях во двор приходил работник убойного пункта лошадей и с помощью пристрелочного пистолета освобождал животное от страданий. Керстнер и его помощница Сильвия с мопсоподобным лицом повели бедную лошадь, которая благодаря болеутоляющей инъекции хотя бы могла переставлять копыта, на лужайку позади ветеринарной клиники. Пока плачущая владелица лошади гладила свою любимицу, Керстнер ввел в яремную вену на шее лошади канюлю и сделал инъекцию сильного успокоительного средства. Затем он набрал в шприц усыпляющий препарат и ввел в ту же канюлю. Боденштайн и Риттендорф наблюдали за происходящим, стоя у двери конюшни.

— Сейчас бедняга упадет, — понизил голос Риттендорф. — Чистое, некровавое дело. Облегчение для владельцев.

Боденштайн смотрел как завороженный на лошадь. Та опустила голову, но падать на землю не собиралась.

Через пару минут Керстнер, видимо, тоже обратил на это внимание. Он рассеянно посмотрел на своего коллегу. Затем дал поручение рыжеволосой помощнице, и та тут же умчалась прочь.

— Что случилось? — поинтересовался Боденштайн. — Это продолжается слишком долго.

— Понятия не имею, — пожал плечами Риттендорф.

Через несколько минут помощница ветеринара вернулась и дала Керстнеру другую ампулу. Он вновь набрал препарат в шприц и сделал инъекцию, которая в течение тридцати секунд дала желаемый результат. Крупное животное слегка закачалось, затем согнулись сначала передние, потом задние ноги. Лошадь со вздохом опустилась набок и испустила дух.

— Пентобарбитал натрия. — Риттендорф щелчком отбросил свой окурок в кучу мусора. — Красивая смерть.

Боденштайн наблюдал за Керстнером. Доктор аккуратно положил использованную канюлю и пустую ампулу в ящичек и немного поговорил с бывшей хозяйкой лошади, которая заливалась слезами.

Женщина в последний раз склонилась над лошадью, погладила ее и пошла с помощницей ветеринара в офис. Боденштайн направился за обоими ветеринарами обратно во двор. Вдруг Керстнер остановился и застыл на месте. В следующий момент через широко открытые ворота вошел Фридхельм Дёринг. Его физиономия выражала все, что угодно, только не дружелюбие.

— А, господин комиссар, — сказал он с ледяной улыбкой, — какое невероятное удовольствие вновь видеть вас.

— Добрый день, господин Дёринг, — любезно ответил Боденштайн, — я также рад встрече с вами.

Лицо Дёринга помрачнело.

— Как моя лошадь? — повернулся он к Керстнеру.

— Мне пришлось наложить ему шов из шестидесяти стежков, — коротко ответил ветеринар. — Сейчас его еще нельзя забирать.

— Я и не собирался, — мотнул головой Дёринг. — У вас найдется минута времени? Мне надо с вами поговорить.

Керстнер пожал плечами и пошел за Дёрингом в конюшню. Риттендорф посмотрел вслед обоим с недовольным выражением лица, затем закурил очередную сигарету.

— Керстнер и фрау Дёринг знали, что их супруги имели любовную связь? — поинтересовался Боденштайн.

— Разумеется, — ответил доктор. — Изабель никогда не старалась что-либо скрывать. Она постоянно делала из Михи идиота.

Он курил нервными затяжками.

— В прошлом году у нас был день открытых дверей, и Изабель всю вторую половину дня изо всех сил флиртовала с Дёрингом. Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, пили шампанское и глупо хихикали. Нельзя было не заметить, что им с трудом удается сохранять дистанцию.

Боденштайна поразила горечь в голосе Риттендорфа.

— Миха все терпеливо сносил, — продолжал ветеринар, отбросив сигарету резким движением руки. — Он вообще перестал быть тем, каким я его знал, и каждый раз, когда я заговаривал о его жене, он закрывался, как улитка в своей раковине. Думаю, мысль о том, что те, кто предостерегал его от брака с этой шлюхой, оказались правы, сжирала его еще сильнее, чем сам факт, что она наставляет ему рога с каждым придурком в округе.

— Какие у вас были отношения с Изабель Керстнер?

— О! — Риттендорф усмехнулся, но его глаза оставались холодными. — После того как между нами произошла ссора, мы избегали встреч. Миха всегда принимал ее сторону. Я не хотел, чтобы нашей дружбе пришел конец из-за этой маленькой стервы. — Он досадливо засмеялся. — Я ее достаточно быстро раскусил, еще до поспешной свадьбы, и сказал ей прямо в лицо, что она просто использует Миху, потому что он для нее удобный вариант. В тот момент Изабель с удовольствием выцарапала бы мне глаза. Она меня ненавидела, но вместе с тем боялась. Когда-то она утверждала, что я тоже положил на нее глаз и теперь обижен, поскольку оказался ей не парой.

— И что, это соответствовало действительности? — спросил Боденштайн.

Риттендорф бросил на него долгий задумчивый взгляд.

— Изабель не заинтересовала бы меня, даже если бы она была единственной женщиной на свете. — Его лицо приобрело ироничное выражение. — В женщине меня должно привлекать что-то еще, кроме симпатичной физиономии. Нет, на меня ее обаяние не производило впечатления, и это было причиной ее ненависти по отношению ко мне. Она терпеть не могла, если мужчина не ходил ради нее по струнке.