Странность - Нейтан Баллингруд

Он перекатился на спину и сел.

– Ты в порядке, милая?

Я кивнула. Моя нижняя губа ощутимо дрожала.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… – Закончить я не смогла. Что-то пылало в моем сердце, какая-то злокачественная смесь злости, и любви, и безнадежности, которая угрожала разъесть мне кожу и заполнить этот подземный ад своим губительным светом.

– Бейкерсфилд тебя не донимает? – Он подошел к прутьям и выглянул в проход, туда, где стояла Мэй Акерман. – Оставьте ее в покое. Слышите меня? Она тут ни при чем.

Я коснулась его руки.

– Все в порядке. Они просто задают мне вопросы.

– Расскажи им правду, поняла? Нам нечего скрывать.

– Но…

– Не спорь со мной. И не ввязывайся в неприятности. Все будет хорошо. Я хочу, чтобы ты позаботилась о закусочной, пока все не уладится.

Я покачала головой.

– Они ее разгромили. Разгромили закусочную. Мы все потеряли.

– Что ты говоришь? Кто это сделал?

– Все, – ответила я. – Наши соседи. Наши друзья.

Я видела, как на него нисходит осознание, видела, как оно меняет его лицо. Папа отошел от решетки и тяжело уселся на койку. Вид у него был ошарашенный. Последняя оставшаяся у него крупица стойкости начала умирать. Это случилось прямо у меня на глазах.

– Папа, – сказала я.

Судя по его лицу, он был где-то очень далеко от меня. Очень далеко от этой камеры. В каком-то одиноком месте.

– Знаешь, – проговорил он, – я ведь понимаю, что это не она. Я знаю, что ее здесь нет. Просто мне очень хочется услышать ее голос.

– Папа? Что мне делать?

У него не нашлось для меня ответа. Я не была даже уверена, сознает ли папа, что я все еще здесь.

Я ощутила присутствие помощницы шерифа Акерман у себя за спиной, а потом ее руку на своем плече. У меня не хватало силы воли даже на то, чтобы ее стряхнуть. Я просто ждала, когда папа мне что-нибудь скажет, объяснит, куда мне идти и что делать, объяснит, как мне жить в этих ужасных новых обстоятельствах. Мэй Акерман повернула меня к лестнице и увела оттуда. Я не сопротивлялась.

10

Следующие несколько дней я провела в модуле. Уборкой в закусочной занимался Ватсон. Я не видела в этом смысла – у нас не осталось продуктов, но даже если бы они и остались, я не стала бы обслуживать этих людей. То, что они сделали, не умещалось у меня в голове. Как мы сумели прожить среди них так долго, не зная, что они нас ненавидят? Как они могли приходить к нам каждый день и смотреть мне в глаза, смеяться глупым шуткам моего отца, улыбаться, когда я приносила им еду, и при этом знать, что при первой же возможности они обдерут даже мясо с наших костей?

А теперь шериф Бейкерсфилд и его помощница Акерман просто грустили, как кастрированные псы, слишком робкие, чтобы свершить хоть какое-то подобие правосудия.

И посреди всего этого оказалась я, ребенок, окруженный взрослыми, запутавшимися в сетях безумия, которое я не могла постичь. Лишь Ватсон создавал какое-то ощущение стабильности, беззаветно посвятив себя исполнению своих задач, какими бы бессмысленными они ни были.

На третий день моей изоляции он вернулся после трудов в закусочной и провозгласил, что она готова к открытию.

– Это что, шутка? – спросила я. Я сидела на стуле у маленького выпуклого оконца и смотрела на небо. Хотя было еще светло, Фобос виднелся в нем, точно бледный призрак. Когда-то он казался мне дружелюбным; я звала его своей маленькой лунной картошечкой, неизменно смеша родителей. Теперь его неровные очертания казались зловещими, его присутствие – угрозой и предостережением.

«Фобос» – значит «страх». Я узнала это в школе.

Пока Ватсон заверял меня, что он не шутит, я наблюдала за тем, как по улице ходят соседи. Пусть в таком свете они были скорее тенями, чем людьми, я узнавала большинство из них по очертаниям, по манере поведения. Осторожная шаркающая походка вдовы Кесслер; прямая спина и широкий шаг Джеремайи Шенка, казавшегося лордом среди крестьян; большое круглое пузо отца Спайви, которое словно тянуло его вперед, как собака – хозяина. Ни один из этих людей не пришел к моей двери за три дня, минувшие с тех пор, как нашу закусочную ограбили, а моего отца посадили в тюрьму. Хоть я и прогнала бы их без разговоров, их безразличие все равно меня ранило.

– Мы никогда больше не откроем нашу закусочную, – сказала я. – Пусть все они подохнут от голода, мне наплевать.

– Они не умрут от голода, – возразил Ватсон. – Урожая из теплиц будет достаточно для нужд населения.

– Ты, я смотрю, хочешь, чтобы мне стало еще хуже, Ватсон.

– Нет, мисс Кр…

– Заткнись.

Он заткнулся. Мне хотелось почувствовать себя виноватой, но я не смогла. Мне самой было слишком плохо, чтобы я могла уделить какое-то сочувствие Автомату. Правда была в том, что я не хотела говорить с посудомойщиком. Я хотела поговорить с мамой. Я нуждалась в ней, но не могла даже включить цилиндр, который она мне оставила. Прежде он не казался мне достойной заменой, однако теперь мамин голос и ее консервированные советы были нужны мне больше, чем окружавший меня воздух. Но вместо них у меня был только этот дурацкий кухонный агрегат, который только и говорил о том, что мы должны кормить тех, кто нас ограбил, как будто ничего не случилось. Автоматы неразумны. Особенно Ватсон, подумала я. Мне представилось, как он переступает через мой окровавленный труп, торопясь подать горячую яичницу Сайласу Мундту, и Джо Райли, и тем гротескным зеленоглазым шахтерам, что выползли из марсианской почвы, точно дьяволы из сна.

Этот ничтожный город полон ничтожных людей. Трусы и воры, все до единого.

Я не могла больше этого выносить. Я принялась собирать вещи. А когда закончила, сказала:

– Ватсон. Иди за мной.

Солнечный свет отражался от металлического борта «Эвридики», и она казалась упавшей звездой, застрявшей в боку Нью-Галвестона. Длинная тень корабля падала на хижину Джо Райли. Я подходила к ней с опаской. Хоть я и знала, что он трус, я помнила папино предупреждение: трусы скорее причинят тебе боль. У Джо было время потрястись из-за моих угроз, и я не могла предсказать, как он поведет себя, когда снова меня увидит.

Я постучалась в дверь. Был ранний день; уж конечно, к этому времени Джо должен был проспаться.

Он не ответил. Я постучалась снова, выкрикивая его имя, и прождала у двери несколько минут.