Звездная карта царя Саула - Артур Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это, конечно, если верить всей этой несусветице».
– Бобылев, Бобылев, – пробормотал на автомате Крымов. – Что от тебя ждать?
– А знаешь, отчего его Бобылевом прозвали? – приоткрыв один глаз, под перестук колес хрипло спросил внезапно проснувшийся Егор Кузьмич.
– Отчего?
– Коньяку сначала налей, – потребовал он.
– Я могу и в интернете посмотреть.
– Так неинтересно, – готов был осерчать Егор Кузьмич. – Интересно, когда я рассказываю. У меня подробности эксклюзивные.
– А-а, ну тогда налью.
Крымов залез в сумку, достал бутылку коньяка, откупорил, наполнил тонкий стакан с ободками до половины. Егор Кузьмич опрокинул дозу, сморщился что есть силы, выдохнул.
– Возьми хоть батончик, – предложил ему Крымов конфету, заботливо развернул ее, вложил в широкую пятерню Добродумова.
– Благодарствую, – кивнул тот. – Так вот, Андрей, бобылей много было в том каторжанском поселении, потому и прозвали город Бобылевом.
– Каторжанском?
– Именно. А почему много их было? Да потому что ссылали туда беглых крестьян и прочих провинившихся. Ссылали-то ссылали, а баб-то им не хватало. На одну сотню мужиков – две-три бабы, а то и одна. Вот такое дело. Поймают, замучают до смерти, на одну меньше будет. Оставшимся бабенкам еще хуже! – Коньяк согрел Егора Кузьмича, растопил его воображение и язык. – Усыхали мужики, бобылями дохли, – пережевывая батончик, продолжал он. – В бега давались, но ловили их и назад возвращали. Сам Иван Грозный дал приказ, чтобы извести каторжанский корень. И чтоб другим неповадно было. А вот Годунов, Бориска-то, пришел и все изменил. Города по Волге нужно было укреплять. И дал он приказ – в Бобылев женский каторжанский род направить. И браки меж полами разрешить. Чего тут началось-то!
– Ты что, Егор Кузьмич, сам видел? – усмехнулся Крымов.
– Видеть не видел, а представить могу, – возлежа по-гречески, на одном боку, как ни в чем не бывало откликнулся краевед. – А у тебя-то, у детектива, как с воображением? Два голодных племени, мужиков да баб, друг на друга положили, а?
Крымов задумался, кивнул:
– Думаю, ты прав.
– То-то же. Потому как пошли бобылевцы плодиться, что кролики. А чтоб грехом повальным не назвали то действо, велено было высочайшим приказом «венчать душегубцев, воров и девок публичных по христианскому закону». Через полвека, – грозно потряс кулаком Добродумов, – что надо был оплот на Волге! Всяким недругам супротив – ногайцам, башкирам и прочим басурманам. Оплот оплотом, а название менять не стали. Так и остался Бобылев – Бобылевом. Правда, в двадцать пятом году двадцатого века переименовали его в Ганин, был такой большевик – Самуил Самуилович Гершензон. Лютая была сволочь, ну да не в этом дело. Партийная кличка – Ганин. Лагерями заведовал. Но в девяносто первом возмутились ганинцы, гершензонцы то есть, сказали: русские мы или не русские? А хоть бы и татары у нас прижились с мордовцами и чувашами, так что с того? Ни один самый последний чувашин гершензонцем быть не желает. Потому как звучит что твое ругательство. Хотим бобылевцами быть, как триста лет были, и все тут. Петицию в Москву послали. Правительство одобрило.
– И откуда ты все знаешь про чужие края? Да еще в таких, – Крымов задумался, в каких таких, и добавил: – подчас пикантных подробностях?
– Я ж краевед. И все, что я говорю, – он потряс грубым, похожим на роговой отросток, пальцем, – основы основ краеведения! А потом, у меня и тетка из Бобылева, и бабка, и прабабка. И тэ дэ и тэ пэ. Я ж тебе говорил?
– Каторжане, значит.
– Сам ты каторжанин! Бабка моя – Пелагия Праскеевна Надоумова! А знаешь, как она фамилию эту получила?
– Ну и как?
– Как! – с вызовом вскинул бороду Добродумов. – Коньяку налей. Как.
Крымов повиновался. Егор Кузьмич выпил еще полстакана, крякнул от удовольствия.
– Не «Севастопольский бриз», но тоже хорош. От своей прапрапрапрабабки получила она фамилию – от Любавы Надоумовой! Некоторые говорят – легенда. Да не легенда это, скажу я тебе, Андрей, а взаправдашняя история.
– И что эта Любава сделала?
– Город спасла!
– Какой?
– Да Бобылев, какой! Когда он еще только крепостью был.
– Ну да?
– Коровьи муда! – Егора Кузьмича коньяк раззадорил; крякнув, он сел. – Вот слушай. Подошли как-то ногайцы к Бобылеву. Много было сволочи-то. С пиками, саблями, луками. Тыщи! Шапки хвостатые. Орут, как демоны. Окружили крепость. А бобылевцы тогда еще только плодиться начали. Только разохотились. Скорлупки едва стали разбиваться! Второе поколение. А крепость-то охранять надо. Кремль бревенчатый, хлипкий. Что делать? Князь тогда Бобылевом управлял, фамилия у него была знатная – Раздоров-Сорвиголова.
Крымов плеснул себе минералки, покачал головой:
– Странная фамилия больно – для князя.
– Каков князь, такова и фамилия. Их род все великие князья побаивались. Шалуны они были. Сорвиголовы. То крепость какую сожгут вражескую без уведомления стольного града. Сожгут, а потом узнают, что враг и не враг уже, а союзник. А великому князю Московскому отдуваться. Или в полон какой караван на Волге захватят ночью, под Каспием, а то, глядишь, свои купцы. Русичи. А они их уже всех в рабство продадут. А добычу разделят.
– Это что значит, бандиты они были?
– Ишь ты, бандиты! От Рюриковичей род свой вели, между прочим. Так вот, не знают великомосковские князья, куда их девать-то. Раздоровых-Сорвиголов. По простоте душевной они все это делали. Не от злобы. Стихийно. Вот и отправляли великим повелением их куда подальше. Все больше на границы воевать – с глаз долой и от добрых людей, как бы чего не вышло, подальше. Много этих князей извелось за историю государства-то Российского. Ни один на лавке своей смертью не помер. И вот последний, Давыд Васильевич Раздоров-Сорвиголова, молодой тогда князь, отправлен был в
