Полет стажера - Владимир Осинский

- Может быть, мы хоть на короткое время отвлечемся от столь увлекательного занятия - изысканий в области происхождения моих чувств и мыслей? - с досадой прервал я его разглагольствования.

Эрг вновь рассмеялся, затем смутился и в результате опять поразительно стал похож на оригинал - на сей раз я сознательно опускаю кавычки, уверенный, что вам уже все ясно.

- Ладно, - сказал он, - перейду к главному. Я не смог бы причинить вам вред, даже если б очень захотел этого. - Одобрительно кивнул в ответ на мой, по правде говоря, мальчишеский, как я теперь понимаю, небрежный жест, спокойно продолжил: - Согласен, это еще не главное. Важнее - почему не смог бы... Так вот, вам удалось поймать мгновение, единственно тогда достойное того, чтобы его остановили. Вы схватили, по собственному вашему выражению, сердцевину явления. Затвор камеры сработал в тот момент, когда для стажера Бега Третьего не существовало ничего, кроме стремления спасти человека даже ценою собственной жизни... Бывают мгновения, когда люди поистине прекрасны, - и Бег переживал как раз такое мгновение. Вот и вся разгадка: я не способен на Зло.

- Выходит, все та же старая истина нашла еще одно подтверждение? Итак, Искусство - лишь там, где торжествует Добро?

- Выходит, так.

- Но вы-то почему... каким образом пришли к этой формуле? Бег Третий славный паренек, только вряд ли его занимают подобные материи.

- Почему же? Заблуждение делить людей на действующих и думающих. - В его лице родилось некое лукавство. - Хотя, насколько я осведомлен, подлинного Бега в свое время нешуточно мучила эта, как ему казалось, дилемма. Он был убежден, что сила, способность к четкому стремительному действию несовместимы с эмоциональным, а тем более углубленно осмысливаемым восприятием действительности; проще говоря - или Сила, или Интеллигентность... Он перестал терзаться подобными сомнениями, видимо, достигнув зрелости. А вообще-то... - Тон Эрга стал, на мой взгляд, излишне торжественным. - Я пришел к заключению, что мечты человеческие не могут быть чересчур смелыми. Люди обычно сами преувеличивают трудности на пути осуществления своих желаний, и, думается мне, в этом заключена мудрость иммунитет от неоправданно дерзких помыслов и бессмысленных поступков... Но человек может все! - заключил он с неожиданно страстной тоской, откровенной мучительной завистью, и, не стыжусь признаться, свирепая сила объединившихся родственных сил меня испугала... Попытайтесь представить обыкновенный голографический портрет, который непостижимо превратился в натурального человека и теперь голосом далеко не миролюбивым учит вас уму-разуму, причем ему невдомек, что он декларирует прописные истины... Мысль о том, что в словах Эрга нет ничего нового, вернула мне душевное равновесие. Носком ботинка я весело рванул шкуру пустыни, охватившей нас бесконечно просторным и вместе с тем удушливо-тесным кольцом. Гнусные клочья этой сыпучей дряни бесшумно взвились, медленно опали...

- Послушайте... как вас там - "Эрг" или "черный цветок"? Хотя все равно! Куда и, главное, зачем исчезли... вы все?

Вопрос, к большому моему удовлетворению, прозвучал требовательно, властно. Однако в тоне ответа была просто терпеливая грусть: к чему, мол, спрашивать о само собой разумеющемся, заставлять тратить силы на объяснения, без которых вполне можно обойтись? Он сказал:

- "Цветы" не исчезли - затаились только, стали невидимыми для человека... Это совсем просто. Трудно, а может и неосуществимо, другое, единственно важное: научиться жить по-настоящему... Разве жизнь - торопливо и жадно впитывать в течение всего дня жгучую энергию ради того, чтобы существовать?! А потом целую ночь ощущать, как она из тебя уходит, и каждый раз бояться, что до утра не хватит, что погибнешь... И так изо дня в день, из года в год, из века в век... Ради чего?!

Неизменно неподвижные зрачки дрогнули. Я мог поклясться, что они дрогнули и в них вспыхнули золотистые искры! Все мои мудреные построения относительно того, что я называл "Эргом", допущения, недавно почти перешедшие в уверенность, внезапно рухнули. Теперь я мог поклясться еще в одном: передо мною никакой не Эрг (или как там его называть?), а просто самоуверенный и нахальный парень Бег, которого я явно недооценил, оказался способным на искуснейшую мистификацию! В порыве гнева я протянул руку - схватить его за сильное плечо, облитое серебряной тканью комбинезона, тряхнуть как следует, разоблачить и, если сумею, задать ему хорошенькую трепку, чтоб неповадно было впредь голову мне морочить. И я схватил, и пальцы мои ощутили неподатливую упругость сжавшихся мышц...

- Нет, - улыбнулся он той же усталой грустной улыбкой, - не то, что вам почудилось... Но и не сон, не наваждение... - Встряхнулся, напомнив красивую большую собаку, поднявшуюся на задние лапы; золотистые искры исчезли, зрачки обрели всегдашнюю колющую неподвижность. - Ах, Виктор Горт, Художник и смелый, умный человек... Вы не можете, не хотите смириться с действительностью, признать очевидное только потому, что ваше призвание одухотворять сущее. Но поймите: хотя здесь исключительный случай, в принципе все - то же. Я - Эрг, Эрг, понимаете?! "Черный цветок", которому посчастливилось стать безраздельным обладателем живой души, созданной вашим искусством... - На мгновение его лицо исказилось. - Или - Эрг, на которого обрушилось страдание обрести душу?.. Знали бы вы, что творилось на поляне, когда "цветы" учуяли альбом с голографиями! А еще больше, когда там появились вы с вашей вечно мятущейся, беспредельно ранимой, такой могучей и одновременно уязвимой душой Художника, замкнутой и обнаженной, вместившей боль и счастье мира людей... Мы потянулись к вам и созданным вами произведениям с одинаковой жадностью, ибо не уловили никакой разницы между тем и другим.

- Вы понимали свои побуждения?

- Нет... - Он ответил очень тихо и опять был Эрг - всего- навсего "черный цветок", обретший облик стажера Космоуниверситета Бега Третьего. - Я даже не знаю, не помню, как это произошло, и почему именно я... именно мне достался астролетчик Бег, и почему ей досталась...

Внезапно Эрг замолчал, а я не обратил внимания на эту внезапность, целиком занятый, как мне тогда казалось, главным, и потому спросил не о том, о чем следовало. До сих пор не могу себе этого простить. Не оттого, что мог что-либо изменить, - стыдно мотивов, которые мною руководили; они же были ущемленное тщеславие и разочарованность. Я спросил:

- Сколько же всего "цветов"... ожило?

- Разве я не сказал? Нас двое...

- Выходит, только две мои работы оказались достойны того, чтобы их выбрали... формой существования?

- Конечно, - удивленно сказал Эрг. После раздумья добавил: - Вы побудили меня к размышлению. В самом деле, почему именно нам досталось это право? Надо полагать, среди "черных цветов" нет от природы равенства... Что тут результат эволюции или производное заложенной в "семена жизни" программы? Не понимаю... Притаились, сделались невидимы все "цветы", и я не сомневался, что мы боремся за качественно высшую ступень существования с одинаковой энергией...