Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева

– Ты обещаешь?

– Конечно.

Я заперла тетю и, бросив взгляд в зеркало, спустилась по лестнице, куда Пьетро уже раньше проскользнул как тень.

– Когда любишь, столько говорится друг другу даже молча! По крайней мере, я вас люблю! – прошептал он.

Я забавлялась, разыгрывая сцену из романа и невольно думая о Дюма.

– Я завтра еду. И нам надо серьезно переговорить, я чуть было не забыла!..

– Да, просто ничего в голову не идет…

– Пойдемте, – говорю я, притворяя дверь так, чтобы сквозь щель падал слабый луч света.

И я села на последней ступеньке маленькой лесенки, в глубине коридора. Он стал на колени.

Каждую минуту мне казалось, что кто-то идет, я неподвижно застывала, содрогаясь от каждой капли дождя, ударявшей в стекла.

– Да это ничего, – говорил мой нетерпеливый обожатель.

– Вам хорошо говорить! Если кто-нибудь придет, вы будете польщены, а я пропаду!

Закинув голову, я смотрела на него сквозь ресницы.

– Со мной? – сказал он, поняв мои слова в другом смысле. – Со мной? Я слишком люблю вас; вы можете быть вполне спокойны.

Я протянула ему руку, услышав эти благородные слова.

– Разве я не был всегда приличен и почтителен?

– О, нет, не всегда. Раз вы даже хотели меня обнять.

– Не говорите об этом, прошу вас. Ведь я там просил вас простить меня. Будьте добрая, простите меня.

– Я простила вас, – сказала я потихоньку.

Мне было так хорошо! Так ли это, думала я, когда любят? Серьезно ли это? Мне все казалось, что он сейчас рассмеется, – так он был сосредоточен и нежен.

Я опустила глаза перед этим необычайным блеском его глаз.

– Ну, видите, мы опять забыли говорить о делах; будем серьезны и поговорим.

– Да, поговорим.

– Во-первых, как быть, если вы уезжаете завтра? Не уезжайте, прошу вас, не уезжайте!

– Это невозможно; тетя…

– Она такая добрая! Останьтесь.

– Она добра, но она не согласится… И поэтому – прощайте… Может быть, навсегда!

– Нет, нет же, ведь вы согласились быть моей женой.

– Когда?

– В конце этого месяца я буду в Ницце. Если вы согласитесь на то, чтобы я удрал, сделав долг, я поеду завтра же.

– Нет, я этого не хочу; в таком случае я вас больше не увижу.

– Но вы не можете помешать мне ехать безумствовать в Ниццу.

– Нет, нет, нет, я вам это запрещаю!

– Ну, так надо ждать, чтобы мой отец дал мне денег.

– Послушайте, я надеюсь, что он будет рассудителен.

– Да он ничего не имеет против, мать говорила с ним; но если он не даст мне денег? Вы знаете, как я зависим, как я несчастлив!

– Потребуйте.

– Дайте мне совет, вы, рассуждающая как книга, вы, говорящая о душе, о Боге; дайте мне совет?

– Молитесь Богу, – говорю я, подавая ему мой крест, и готовая рассмеяться, если он примет это в шутку, и соблюсти свой строгий вид, если он примет это серьезно.

Он увидел мой невозмутимый вид, приложил крест ко лбу и опустил голову в молитве.

– Я помолился, – сказал он.

– Правда?

– Правда. Но дальше… Итак, мы поручим это барону Висконти.

– Хорошо.

Я говорила «хорошо», а думала: «Это мы еще посмотрим».

– Но это еще нельзя сделать так скоро, – сказала я.

– Через два месяца.

– Вы смеетесь? – спросила я, как будто это было совершенно невозможно.

– Через шесть.

– Нет.

– Через год?

– Да, через год. Вы подождете?

– Если нужно; только бы я мог видеть вас каждый день.

– Приезжайте в Ниццу, потому что через месяц я уезжаю в Россию.

– Я поеду за вами.

– Это невозможно.

– Почему?

– Мать моя не захочет.

– Никто не может помешать мне путешествовать.

– Не говорите глупостей.

– Но ведь я вас люблю!

Я нагнулась к нему, чтобы не потерять ни одного его слова.

– Я всегда буду любить вас, – сказал он. – Будьте моей женой.

Мы входим в банальности влюбленных, банальности, которые становятся божественными, когда люди действительно полюбили навсегда.

– Да, право, – говорил он, – это было бы так хорошо – прожить жизнь вместе, у ваших ног… обожая вас… Мы оба будем стары, так стары, что будем нюхать табак, и все-таки всегда будем любить друг друга. Да, да, да… Милая!..

Он не находил других слов, и эти слова, такие обыкновенные, становились в его устах величайшей лаской.

Он смотрел на меня, сложив руки. Потом мы рассуждали, потом он бросился к моим ногам, крича задыхающимся голосом, что я не могу его любить, как он меня любит, что это невозможно. Потом он захотел, чтобы мы признались друг другу в своем прошлом.

– О! Ваше прошлое, милостивый государь, меня не интересует.

– О! Скажите мне, сколько раз вы любили?

– Раз.

– Кого?

– Человека, которого я не знаю, которого я видела десять или двенадцать раз на улице, который не знает о моем существовании. Мне тогда было двенадцать лет, и я никогда с ним не говорила.

– Это сказка!

– Это правда!

– Но ведь это роман, фантазия; это невозможно, это тень какая-то!

– Да, но я чувствую, что не стыжусь этой любви и что он стал для меня чем-то вроде божества. Я ни с кем его не сравниваю и не нахожу ему никого достойного.

– Где же он?

– Да я не знаю. Очень далеко, он женат.

– Вот безумие!

И мой чудак Пьетро имел весьма недоверчивый и пренебрежительный вид.

– Да, это правда. И вот, я и люблю вас, но это уж не то.

– Я вам даю все мое сердце, а вы мне даете только половину своего, – говорил он.

– Не просите слишком многого и постарайтесь удовлетвориться.

– Но это ведь не все? Есть еще что-нибудь?

– Это все.

– Простите меня, но позвольте мне на этот раз вам не поверить. (Как вам понравится такая испорченность?!)

– Нужно верить правде.

– Не могу.

– Ну, тем хуже! – воскликнула я, рассердившись.

– Это превосходит мое понимание, – сказал он.

– Это потому, что вы очень испорчены.

– Может быть.

– Вы не верите тому, что я еще никогда не позволяла поцеловать себе руку?

– Простите, но я не верю.

– Сядьте подле меня, – говорю я, – поговорим и скажите мне все. И он рассказывает мне все, что ему говорили и что он говорил.

– Вы не рассердитесь? – говорит он.

– Я рассержусь только в том случае, если вы что-нибудь скроете от меня.

– Ну, так вот что! Вы понимаете, наша семья здесь очень известна…

– Да.

– А вы иностранцы в Риме.

– Что же из этого?

– Ну, так моя мать написала в Париж разным лицам.

– Это вполне естественно; что же обо мне говорят?

– Пока ничего. Но что бы там ни говорили, я буду вечно любить вас.

– Я не нуждаюсь в снисхождении…

– Теперь, – говорит он, – затруднение в религии.

– Да, в религии.

– О! – протянул он со спокойнейшим видом. – Сделайтесь католичкой.

Я остановила его очень резким словом.

– Хотите, чтобы я переменил религию? – воскликнул А.

– Нет, если бы вы это сделали, я бы стала вас презирать.

В действительности я сердилась бы только из-за кардинала.

– Как я вас люблю! Как вы прекрасны! Как мы будем счастливы!

Вместо всякого ответа я взяла его голову в свои руки и стала целовать в лоб, в глаза, в волосы. Я сделала это больше для него, чем для себя.

– Мари! Мари! – закричала тетя наверху.

– Что такое? – спросила я спокойным голосом, просунув голову в дверь, чтобы казалось, что голос раздается из моей комнаты.

– Два часа, пора спать…

– Я сплю.

– Ты раздета?

– Да, не мешайте мне писать.

– Ложись.

– Да, да.

Я спустилась и нашла пустое место: несчастный спрятался под лестницу.

– Теперь, – сказал он, возвращаясь на свое место, – поговорим о будущем.

– Поговорим.

– Где мы будем жить? Любите вы Рим?

– Да.

– Ну, так будем жить в Риме, только отдельно от моей семьи, совсем одни!

– Еще бы, да мама никогда бы и не позволила мне жить в семье моего мужа.

– Она была бы совершенно права. И к тому же у моей семьи такие странные принципы! Это была бы пытка. Мы купим маленький домик в новом квартале.

– Я предпочла бы большой. – И я подавила многозначительную гримасу.

– Ну, хорошо, большой.

И мы принялись – он, по крайней мере, – строить план на будущее. Сейчас видно было, что этот человек торопится изменить свое положение.

– Мы будем выезжать в свет, – сказала я, – мы будем жить широко, не правда ли?

– О, да! Говорите, рассказывайте мне все.

– Да, когда собираешься провести вместе жизнь, нужно обставить себя как можно лучше.

– Я понимаю. Вы знаете все о моей семье. Но дело еще за кардиналом.

– Надо будет как-нибудь поладить с ним.

– Еще бы, я это непременно сделаю. И вы знаете, большая доля его богатства достанется тому, кто первый будет иметь сына; и надо непременно сейчас же иметь сына. Только ведь я небогат.

– Что ж такое! – сказала я, несколько неприятно задетая, но владея собой настолько, чтобы не сделать презрительного жеста, – быть может, это была с его стороны ловушка.