Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма - Тина Ворожея
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я с трудом откашлялась, открыла и закрыла глаза, пытаясь убедиться, что мне все померещилось. Дубовые веники больше не танцевали, бревна были весьма крепкими на вид и даже на ощупь, они больше не расплывались зыбким туманом, а белесые тени исчезли.
— Почему такие выводы делаете, любезная Екатерина Платоновна? — я старалась, что бы голос звучал ровно и уверенно, а сама вдруг с ужасом поняла, что в чем-то права моя управляющая. Забыла я про ее откровения о молоденьком Петре, и о их шалостях в юном возрасте. А ведь мой безумный роман с Беркутовым, ставил меня на одну ступеньку с глупенькой горничной Юленькой. На душе так гадко стало, словно не в бане сейчас мылась, а в ведре с помоями.
Я сморщилась и брезгливо дернула плечами.
Женщина сидящая напротив меня задумчиво взяла голубую чашку в руки. Сизый дымок встрепенулся, замер на мгновение и пополз тонкой змейкой в мою сторону.
— Вижу, что все поняли сами Эмма Платоновна. Думали, что о вашем романе с Беркутовым никто не знает? Да, о нем каждая баба на базаре судачит! Всем интересно, когда же законная мадам Беркутова до ваших белобрысых локонов доберется! Говорят, что она еще та ведьма! Посильней меня будет. Таких кобелей, как Петр Беркутов, только приворотами возле себя удержать можно, и то ведь умудряются срываться! Взять моего Степушку... Ведь люблю его, всем сердцем люблю! Жизнь за него готова отдать, а его все на молоденьких горничных тянет!!! Ладно бы побаловался, съел и облизнулся, да опять бы ко мне вернулся!, Так нет же, побеги все измышляет, ирод гулящий, — голос Екатерины Васильевны задрожал, гнев в горящих глазах, вдруг потушили выступившие слезы.
— Так это вы первую Юленьку убили? А с ней заодно и еще пять невинных человек приговорили? — мои мысли слегка путались, а язык заплетался.
Женщина глянула на меня угрюмо, от недавних грустных слез не осталось и следа.
— Ха! Невинных говорите? Каждый из них мне боль и страдания причинил, и от расплаты уйти думал. Старый Беркутов мне жизнь сломал, двое других так, по мелочи провинились. Про первую Юленьку, вы наверное и сами поняли, Эмма Платоновна. Девка была — огонь, не чета этой грудастой плаксе. Меня насквозь видела и думается мне, что из ее рук Степушка тоже приворотного зелья отведал...
— Бедный Степушка! — невольно вырвалось у меня. — Так и с ума сойти недолго, а то и вовсе кони двинуть. Если вот любите его всем сердцем, зачем тогда травите?! Когда любишь, то ради счастья любимого, себя не жалеешь. Отпускать любимых нужно! — с трудом прошептала я, борясь с нарастающей тошнотой.
Екатерина Васильевна даже подпрыгнула от возмущения.
— Отпускать?! — завизжала она, словно мои слова принесли ей физическую боль. — Отпускать?! К кому отпускать? К стерве, которая тебя обыграла? Которая будет над тобой смеяться и радоваться своей победе?
— Да, поймите же вы, Еатерина Васильевна! Мужчина не вещь, принадлежащая вам со всеми потрахами, мыслями, стремлениями и желаниями! Он не ценный приз, который вы выиграли один раз и на всю свою жизнь! — у меня даже тошнота отступила, когда я принялась доказывать собеседнице такие на мой взгляд очевидные вещи.
Женщина посмотрела на меня исподлобья сверлящим взглядом, а затем откинула голову и расхохоталась весело, звонко показывая крепкие, хищные, белые зубки.
— Ох, и насмешили вы меня Эмма Платоновна, ох и насмешили. Мужик — он конечно же не ценный приз, он приз переходящий! — она сгибалась от дикого хохота пополам, вытирала выступившие от смеха слезы тыльной стороной ладони. — Вы ведь тоже не прочь себе присвоить этот переходящий приз в лице Пети Беркутова!
Смех оборвался так же резко, как и начался. Екатерина Васильевна все еще вытирала остатки слез ладонью, да изредка покусывала нижнюю губу, словно желая задушить остатки своего бурного веселья.
— Вот умная ты девушка, Эмма Платоновна, но такая глу-у-у-у-пая! — она зацокала языком и горестно вздохнула. — Зачем со мной в баню поперлась? Что решила, если за время нашего купания, никто лопату из зарослей крапивы не достанет, да дверь ее не подопрет, так меня в преступницы записать можно? Кроме меня ведь некому?
Женщина взяла голубую чашку с блестящими розочками в руки, и легонько подула в нее. Сизый дымок, который казалось уже умер, вдруг вздрогнул, окреп и уверенно пополз в мою сторону.
— Послушайте, Екатерина Вас..., ах к черту политес! Послушай, Катя, — мой голос тягуче плыл расплавленным воском, а язык слегка заплетался, но мысли вдруг стали необыкновенно четкими, будто я не вонючий, сизый дым сейчас вдохнула, а нашатырный спирт на ватке в медпункте. — Послушай Катя, глупо называть по имени и отчеству человека, которого видела голым в бане и даже стегала веником! Я поняла почему в моем бывшем мире, все важные дела неизбежно переносились в баню... А ведь все придумали они — мужики! Вот же сволочи догадливые!
Я несла явную чушь, а сама старалась зорко следить за женщиной сидящей напротив. Но у меня это плохо получалось. Опять кисельным маревом задрожали бревенчатые стены предбанника, заплясали весело сухие, дубовые веники, развешанные в дальнем углу. Нас с Катериной разделял широкий, добротный стол, грубо вырубленный из толстого дерева неизвестным мастером на долгие века.
Екатерина Васильевна довольно улыбалась, наблюдая за тем, как я безуспешно пытаюсь встать с широкой лавки. Мне захотелось стереть ее улыбку с румяного, распаренного лица, о чем сейчас же оповестил мой заплетающийся язык. Я в ужасе закрыла рот руками, но он продолжал выдавать ненужную и сомнительную правду. Странное было у меня состояние... Мозг мыслил четко, а вот язык явно записался в предатели.
Услышав про"мой бывший мир", женщина прищурилась и подвинулась ближе, нависнув белой глыбой над столом.
— Так я и думала, что ты Эмма — нездешняя! — голос Катерины зазвенел от нетерпения, в свинцово-серых глазах вспыхнуло любопытство. — Ну, рассказывай голубушка, откуда ты к нам такая вся правильная, прибыла?
Умом я все понимала и ясно отдавала себе отчет, в том, что наверное сизый дым из голубой чашки действует не хуже пресловутой сыворотки правды, но язык мне не повиновался. Он бойко и подробно рассказывал Екатерине Васильевне о моей прежней жизни. Нет, не
