Жертвы - Буало-Нарсежак

— Допустим, я разведусь, — сказала Клер. — Все непременно начнут доискиваться скрытых причин. А то и сами их придумают… Для Рене это станет последней каплей. Выйдет так, что я признаю его вину.

Какой-то бред! Окончательно сбитый с толку, я чуть было не рассказал Клер про Ману. Но, поглядев на нее, удержался. Мои расспросы ввели ее в заблуждение: очевидно, она полагала, что с момента нашей встречи меня мучает совесть… Идиотка! Как будто я способен в нее влюбиться! Напрасно я спросил, какие у них с мужем отношения; этот разговор завел меня слишком далеко. Судя по тому, как она на меня смотрит, ясно, что она ждет его продолжения. И вот из-за моей застенчивости, нежелания кого-либо разочаровывать и нетерпимости к хамству я ни словом не упомянул Ману. Более того, несколько дней я, как только мог, избегал встречи с ней. Ссылаясь на сильную головную боль, я вставал из-за стола первым. Делал вид, что работаю над романом. Жаллю, поглощенный своими делами, вечно в разъездах, ничего вокруг себя не замечал. Я же буквально всей кожей ощущал влюбленность Клер. Мои расспросы, недомолвки, все странности моего поведения, печаль и горечь — все это она истолковала совершенно ложно и, уверив себя в том, что я борюсь с зарождающейся страстью, увлеклась сама. Зло свершилось. Может, мне лучше уехать? Когда мне случалось пасть духом окончательно, я клялся себе, что уеду без промедления. Но, поразмыслив, всякий раз находил множество причин остаться. Больше всего меня страшило презрение Жаллю. Я знал, что он скажет «Вы свободны» таким тоном, который ранит меня сильнее, чем удар хлыста. И что я стану делать в Париже без Ману? Буду тащиться с работы домой, устав от жизни, со страшной пустотой в душе. Клер меня хотя бы отвлекала… В иные минуты я вдруг впадал в такое отчаяние, что оно оборачивалось своей противоположностью, когда и Клер и Жаллю казались просто смешными, а ситуация, в какую я попал сам, забавляла меня до слез. Я был любовником первой госпожи Жаллю, а теперь, выходит, это же повторяется и со второй? А вторая, глядишь, тоже исчезнет? Может быть, подлинного в ней больше, чем в первой? Когда же я наконец очнусь ото сна, то окажется, что никакой плотины не было и в помине, впрочем, как и самого Жаллю. Так велика ли беда, если мы с Клер… Воспоминания о Ману пока что служили мне защитой, но все более слабой, по мере того как моя обида росла. Я носился с этой обидой, подпитывал ее, приручал, как хищного зверя. Каждый вечер, когда другие на сон грядущий вспоминают свои грехи и молятся, я вызывал Ману на свой суд; требовал от нее оправданий, припоминал ей ее недомолвки, ее молчание… доказывал, что она всегда скрывала от меня свои истинные намерения. Лик Ману, плоский и безгласный, витал надо мною, но иногда, в тот самый миг, когда я погружался в сон, он вдруг чудесным образом оживал, обретая плоть и кровь… Склонившись надо мной, она нашептывала мне что-то, чего я не мог разобрать, но, просыпаясь, ощущал во рту соленый привкус слез.

Так я готовился к неизбежному, не испытывая к Клер ни капли жалости. Я жаждал отомстить Ману за себя. Клер — одновременно похожая и непохожая на нее — была доступна моему мщению. В лице одной я покараю другую, а тем самым освобожусь от обеих. Я уже желал только одного — избавиться от этой навязчивой идеи, и больше не пытался проникнуть в их тайну.

Жаллю пригласил группу иностранных инженеров посетить плотину. В столовой устроили праздничный обед. Клер помогла слугам подготовить и украсить зал. Она была рада гостям и считала для себя делом чести превратить вечеринку в настоящий прием. Всех нас попросили одеться соответственно. Преодолев себя, я обрядился в смокинг. Когда я спустился в столовую, Клер только начала принимать гостей. На ней было вечернее платье. Желая подыграть ей, я торжественно поклонился и поцеловал ей руку. На запястье у нее красовался массивный золотой браслет Ману. Слегка удивленный, я выпрямился. Она уже протянула руку шведскому инженеру, пытавшемуся сделать ей комплимент на ломаном французском. Какой удачный вечер! Даже Жаллю немного расслабился. Клер улыбалась, польщенная всеобщим вниманием, моим в особенности. Откуда ей было знать, что это с ее браслета я не спускал глаз. Да, тот самый браслет, из сложенной в четыре ряда цепочки с плоскими звеньями, от которых на запястье Ману оставался отпечаток наподобие тонкой сетки. Я не сомневался в том, что, сними я его сейчас с руки Клер, увижу на ее коже тот же самый рисунок, которого столько раз касался губами. Мне вспомнилась полная драгоценностей шкатулка из слоновой кости в ее спальне. Выходит, Ману могла брать оттуда что ей заблагорассудится и Клер не замечала, что другая женщина носит ее браслет, а может быть, и ее ожерелье, серьги?! Даже платья? Например, то, что сегодня было на Клер, — не в нем ли Ману принимала меня в тот вечер, в Нейи? Впрочем, нет, ведь Ману ростом намного выше Клер. Но и браслет сам по себе вызывал немало вопросов. Мне пришлось отвечать моему соседу за столом, тоже шведу, который, принимая меня за специалиста, без конца приводил какие-то цифры на ломаном французском. И вот, пока я в меру своего разумения пытался ему отвечать, внутренний голос нашептывал мне: «Ведь она сказала тебе не все. Стань ее любовником, и узнаешь всю правду. Стань ее любовником!» Я много пил, стараясь не отстать от шведа. Я сидел довольно далеко от Клер, и никто не видел, что я не сводил с нее глаз, — никто, кроме нее самой. Браслет поблескивал на ее запястье. Иногда она улыбалась именно мне, тогда я отводил глаза. Я был чуточку пьян, когда встал из-за стола. Гости перешли на террасу покурить и отведать ликеров. Клер нарочно задержалась, поджидая меня.

— Что-нибудь не так?

Приходилось кричать, чтобы перекрыть шум водопада.

— Вовсе нет. Все в полном порядке. Поздравляю вас, вы отлично справились со своей ролью.

— Правда, удачный вечер?

— На редкость удачный. И вы сегодня такая красивая! Какой прелестный браслет!

— Я надела его для вас.

От выпитого у меня шумело в голове. И чей-то голос без умолку твердил: «Стань ее любовником. Тогда она скажет тебе все». Клер поискала глазами среди гостей своего мужа, увидела, что он о чем-то