Камни Господни - Михаил Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гляди, Офонька, и вникай в мерзкое нутро людское, — Малюта Скуратов подвел робеющего строгановского холопа к истерзанному каленым железом человеку. — Знаешь ли, кто таков?
— Истинный крест, не ведаю! — испуганно побожился Офонька, и виновато уставился в пол.
Скуратов довольно хмыкнул и, подбадривая холопа, похлопал его по плечу:
— Очи-то долу не опускай, али девицей стать хочешь?
Стоявшие в застенке заплечные мастера гулко расхохотались.
— Нельзя мне девицей, — растерянно пробормотал Офонька, — сам государь велел наставить раба своего по уставу опричненому!
— Царь сказал, да Бог развязал! — пуще рассмеялся Малюта. — Небось, по чести поглядим, готов ли ты царевым псом стать.
Скуратов приказал вздернуть изувеченного на дыбу и, с важностью обращаясь к холопу, произнес:
— Богомаз это знатный, диакон Николка Грабленой, что и собор Благовещенский писал после Полоцкого взятия, и в Новгороде знатно малевал образа. — Малюта сжал иконописцу лицо в ладонях, забавляясь уродливо изменяющимися чертами. — Из Новгорода и привезен, от Троицы Живоначальной…
Снующий подле Скуратова кособокий палач Чваня заблажил:
— Ой, Николка-то наш, богомаз, писаный уродец! Как только его харю святые угодники выносят? Насмотрятся, небось, да в мучеников оборачиваются!
Чваня подбежал к диакону и плеснул на открытые раны крепким соляным раствором. Дьякон взвыл позвериному, выгнулся на дыбе и, теряя сознание, бесчувственно обмяк.
Офонька понял, что теперь молчать никак нельзя, что теперь будет решаться и его участь: облачится ли он в опричненые ризы, или займет место на этой дыбе.
— Хорошо вы его прищучили, — подавляя тошноту, холоп подошел к дьякону и с размаха ударил его ладонью по щеке.
— Мы и тебя так же сможем, — хихикнул Чваня, тихонечко подталкивая Офоньку к дыбе, — а то и того чище отделаем!
— Бьешь, даже не полюбопытствуя, за что человек муку смертную терпит? — усмехнулся Малюта. — Вдруг перед тобою страдалец невинный, за веру да царя смерть принимает?
Офонька усмехнулся и покачал головой:
— Опричники царю невинных не тронут, ибо сами есть псы государевы!
— Разумно глаголешь, — согласился Скуратов и, прищурившись, негромко спросил: — А ежели я говорил о другом Царе? Тогда как быть?
— А никак! — увереннее ответил холоп. — Наш царь поглавнее Царя Небесного будет! Иначе ему бы власть над чужими жизнями не была дана!
Малюта задумался и, усмехнувшись, негромко отпустил:
— Верно сказал, только за слова такие тебя хоть сейчас вздергивай на дыбу.
Видя, что сказанное может обернуться против него, холоп, повалившись в ноги Скуратову, принялся целовать его сапоги:
— Батюшка, не выдай! Сказал от своего скудоумия, подумал, чтобы вышло как лучше!
— Николка тоже как лучше хотел, — безучастно обронил Малюта. — Годков пять назад малевал диакон в соборе фреску «Грядет Судия праведный». Знатно выписал и Христа, и праведников, и грозного Архангела Михаила, сатану с грешниками во ад спроваживающего…
— Пощади, — ожидая кровавой развязки, ныл Офонька. — Как пес тебе служить стану…
— Только вот ныне посмотрел на сатану государь, да и в нем себя признал, — не слушая холопьих причитаний, бесстрастно продолжал Скуратов. — Стало быть, сотворил Николка великую крамолу, дабы смущать умы православных супротив своего государя. И все эти годы безнаказанно упивался своим грехом, подобно жалу змеиному, отравляя им невинные души.
— Что же делать… пропал! Совсем пропал… — Офонька катался по полу и драл волосы на своей голове.
— Почему же пропал? — удивился Малюта. — Сыщется для твоего спасения средство.
Скуратов подал знак, и палач, перерезав дьякону горло, наполнил миску еще живою кровью.
— Пей, коли жить хочешь, — Малюта протянул холопу собранную кровь. — Опричником станешь!
— Да как можно… — испуганно пробормотал Офонька, пятясь от наступавшего Скуратова.
— Пей! — Мал юта властно сунул миску холопу в лицо, и одуревший от ужаса холоп прильнул трепещущими губами к обжигающей терпкой крови.
***— Ваня… Ванечка…
Только улеглась боль, отпустили черные думы…
— Ванечка, пробудись…
Что за голос чудный? Откуда ему взяться?
— Вставай, пошли со мной…
— Нет, нет — смежились очи, наступило долгожданное забытье.
Он почувствовал, как легкое дуновение коснулось лица, разливаясь по телу необыкновенной легкостью, подняло с опостылевшего ложа.
Царь огляделся: свет и пустота, в зиянии разверзшегося мира. Только острые воздушные грани режут глаза, слепят, как зеркала, поймавшие солнце.
— Анастасия!
— Твоей Анастасии больше нет, она умерла.
— Тогда кто ты?
— Не спрашивай, просто иди за мной.
Представился. На сердце стало покойно и тихо.
Оказывается, как не много надо человеку — всего лишь почить с миром.
«Обдержит душу мою ныне страх велик, и трепет не исповедим. И болезнена есть, внегда изыти ей от телесе…» — шепотом читал канон на исход души, но слова таяли, путаясь с неведомо откуда доносящимися до него звуками.
— Ты почто о себе молишься, как о мертвом? — Анастасия подошла к нему, ласково заглядывая в глаза. — Живой ты, невредимый.
— Нет, я умер! Теперь с тобой буду, вместе в светлый рай пойдем!
Анастасия отвернулась, пошла дальше, легко ступая по бездонной пустоте.
Иоанн бросился ей во след, но упав, увидел на ногах ременные путы, какими пастухи стягивают лошадям ноги во время пастьбы. Попробовал освободиться — ремни не поддавались, нещадно жаля, впивались в ноги десятками острых шипов.
— Жено, освободи меня.
Анастасия повернулась к нему и, указывая вдаль, улыбнулась:
— Он поможет!
Иоанн поднял ставшие смертельно тяжелыми веки. Там, где солнце мрачно как власяница, а луна красна как кровь, где звезды небесные пали на землю и небо скрылось, свившись как свиток, показался конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть. И ад следовал за ним. И дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными.
— Вот он, твой освободитель! — Анастасия залилась пронзительным смехом, укрывая лицо рукавом собольей шубы. — Иди к нему, он ждет.
— Зачем ты так говоришь, жено…
Иоанн с укоризной посмотрел на Анастасию, но вместо нее была мерзостная обнаженная баба с вывалившимся из совиной головы змеиным языком.
— Иди ко мне, стань моим псом и блудодействуй со мной, напои моим вином сердце свое…
Пространство сжималось, пустота густела, обретая соленый вкус крови. Царь полз прочь, но его тело, но его мучимую, раздираемую на части душу влекло к мерзкой похотливой бабе, он жаждал быть с ней, упиваться ее отвратительным телом, служить ей, как преданный пес, и ради брошенных с ее стола крох отречься от всего, что было прежде.