Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман

— Я знаю, о чём вы сейчас думаете, — сказал он, разглядывая меня из глубоких впадин глазниц. — Я не питаю иллюзий на этот счёт, мне осталось от силы недели две. И сейчас я как раз обновляю истории болезни своих пациентов, дабы передать их врачам, которым оставляю свою практику. — Лэньон кивнул на кипу папок на столе. — Поэтому времени у меня только на то, чтобы выслушать ваше дело без всяких обиняков.

— Может, мы сядем?

Ему было слишком тяжело стоять, чтобы вступать в спор. Он махнул рукой на изогнутое кресло возле своего кожаного, вернулся на своё место и буквально свалился в него, словно затраченное на эти несколько шагов усилие было для него чрезмерным.

— Я представляю Шерлока Холмса, знаменитого частного сыщика, — начал я. — Он был нанят властями для расследования убийства сэра Дэнверса Кэрью, последовавшего три месяца назад. Едва ли имеет значение, каким образом мы вышли на доктора Джекила, достаточно отметить лишь сам факт. Насколько я понимаю, вы с Джекилом старые друзья?

В этот момент бледные щёки хозяина приобрели почти нормальный цвет, хотя, возможно, мне это лишь показалось: уж очень темно было в том углу, где он сидел, не утруждал себя тем, чтобы зажечь лампу.

— Наши отношения с Генри Джекилом, которые можно было бы назвать дружбой, полностью исчерпаны. Я считаю его мёртвым.

— Могу я спросить почему?

— Спросить можете, но ответа вы не получите.

Я зашёл с другой стороны:

— Тогда, может, расскажете о былой дружбе? Когда вы познакомились?

— Слишком давно, чтобы иметь желание или силы вспомнить. Мы закончили Эдинбургский университет в одном и том же году. О, чёрный то был год, выпустивший Генри Джекила в мир! — Голос Лэньона дрожал от ярости и слабости. Я встревожился за его жизнь.

— Успокойтесь, — сказал я. — Насколько я понимаю, около десяти лет назад между вами и Джекилом возникли разногласия. Что вызвало разрыв отношений?

Он колебался, прежде чем ответить. Наконец заговорил небрежным тоном:

— Ах, ерунда: несовпадение мнений по некоему научному вопросу, знаете ли. Я даже сейчас толком и не помню, в чём он заключался. Полагаю, коли вы сам медик, то понимаете, как ревниво каждый из нас держится своих любимых теорий.

— Кажется, из-за этого вы избегали общества друг друга целых десять лет?

Он не ответил. Я не сдавался:

— Как Джекил относится к вам?

— Не знаю и знать не желаю.

— Мне известно, что вы были на ужине у Джекила совсем недавно, восьмого числа. Что произошло с тех пор, что ваши чувства к нему столь охладели?

На мгновение глаза Лэньона расширились от удивления. Но затем он снова напустил на себя безразличие.

— Аттерсон, конечно же. Он был там. Разумеется, это он рассказал вам, что мы вместе ужинали. Поначалу мне показалось, что вы обладаете некими выдающимися способностями.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Доктор, разве вы не видите, что я не желаю говорить об этом мертвеце?

— Зачем же тогда вы согласились встретиться со мной?

— Я подумал, что вы, быть может, решили вопрос отношений Генри Джекила и Эдварда Хайда, в коем случае я охотно помог бы вам покончить с этим делом, предоставив всю информацию, которой обладаю. Теперь я вижу, что вам известно даже меньше, чем мне.

Я подался вперёд, сердце моё заколотилось.

— То есть вы знаете что-то, чего не знаем мы?

Выражение лица Лэньона говорило, что он жалеет о сказанном. Он стиснул зубы.

— То был лишь оборот речи. Мне неизвестно ничего, чем я мог бы вам помочь.

— Я вам не верю, — заявил я. — Откуда вам известно об Эдварде Хайде?

— Но вы же сами сообщили цель своего визита.

— Действительно, я сказал вашему слуге, что пришёл поговорить с вами о докторе Джекиле и мистере Хайде. Но я не упоминал имени последнего. — Я уставился на Лэньона, стараясь повторить пронизывающий взгляд моего друга.

Он едва заметно холодно улыбнулся.

— Нельзя поймать в ловушку честного человека, доктор. Имя Эдварда Хайда в связи с убийством Кэрью вот уже несколько месяцев на все лады склоняется прессой. Кроме того, я, кажется, припоминаю, что Аттерсон спрашивал меня об этом человеке приблизительно год назад.

— Вашей замечательной памяти можно только позавидовать.

Он не ответил.

— Вы знаете гораздо больше, чем говорите, — гнул своё я. — Обязан предупредить вас, доктор: вам придётся туго, если позже выяснится, что вы были причастны к этому делу и не захотели поспособствовать его раскрытию.

— Вот уж что меня совершенно не пугает: к середине февраля я буду трупом. И что тогда сделают блюстители закона — выкопают меня и посадят на скамью подсудимых? — Он умолк. Его худое лицо смягчилось. — Вы ищете истину, доктор Уотсон, и в этом я вам симпатизирую. Могу лишь сказать, что существуют законы, по которым человек должен жить, чтобы не низвергнуться в мир, где ложь есть истина, а зло есть добро, в тот безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком. Джекил нарушил эти законы. Он проник в сей запретный мир. Не пытайтесь следовать за ним. В противном случае вы тоже себя погубите.

Какое-то время мы молча сидели, не сводя глаз друг с друга. Слышно было лишь, как потрескивают дрова в камине да тикают часы на каминной полке. Наконец я положил руки на подлокотники кресла.

— Это всё, что вы можете сказать относительно данного дела?

Он кивнул — немощное движение было едва заметно в сумерках. Я встал.

— Позвоните слуге, — проговорил Лэньон, указывая на шнур над столом. — Он проводит вас.

— В этом нет необходимости. Впрочем, раз уж вы сами упомянули об этом человеке, позвольте заметить, что для человека вашего положения он представляет собой весьма странный тип слуги.

— Он больше чем мой слуга. Он мой телохранитель.

— Я так и думал. Опасаетесь за свою жизнь в самом конце игры?

— Ничего подобного. Просто есть один посетитель, которого я не хотел бы принимать в своём доме. Грегори — так зовут слугу — следит за этим.

— Хайд?

Лэньон поднял на меня взгляд. На краткий миг глаза его прояснились, в зрачках вспыхнул огонь.

— До свидания, доктор, — только и ответил он.

Я чопорно поклонился и оставил его одного умирать.

Бредя потом по Харли-стрит, я едва ли замечал, что снова пошёл снег, а усилившийся ветер бросает мне в лицо острые льдинки: настолько был я погружён в размышления о недавнем разговоре. Скудная информация, полученная от Лэньона, выглядела весьма загадочно, и обнаружить в ней какой-то смысл было за пределами моих способностей. Что он имел в виду, говоря, что Джекил проник в «безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком»? Не был ли то намёк, что Джекил сошёл с ума? Если да, то почему Лэньон сразу же так и не сказал? И почему он повернулся спиной к своему старому другу в то самое время, когда, судя по всему, Джекил нуждался в нём более всего? Наконец, что это было за страшное потрясение, которое, как он сказал Аттерсону, и послужило причиной его стремительного угасания? Но я так ни до чего и не додумался, словно мой мозг оцепенел от мороза, подобно рукам и лицу. Я столь погрузился в задумчивость, что сошёл с тротуара и едва не угодил под кэб, когда тот промчался лишь в десятке сантиметров от моего левого плеча, сбив ветром с меня шляпу.

Я в испуге поднял глаза, и передо мной предстало лицо единственного пассажира, высунувшего голову, чтобы посмотреть, что это за болван едва не расстался с жизнью по собственной неуклюжести. И при виде узких волчьих черт, скученных в центре огромной головы под полями котелка пассажира, у меня по спине пробежала дрожь. Мигом позже он исчез, отпрянув назад так же резко, как черепаха втягивает голову под защитный панцирь. Лошадь сразу же прибавила ходу, и кэб растворился в бурлящей пелене снега. Однако произошло это не настолько быстро, чтобы меня не охватил внезапный приступ отвращения в тот самый момент, когда наши глаза встретились. Во всей Англии был лишь один человек, способный вызвать подобную необъяснимую реакцию, и о нём не было никаких вестей с той самой ночи, когда он зверски убил сэра Дэнверса Кэрью.

XI. Я ПРЕСЛЕДУЮ УБИЙЦУ

Не знаю, сколь долго после отъезда кэба с его зловещим пассажиром я стоял, уставившись на опустившийся за ним снежный занавес. Дерзость этого человека превосходила все мыслимые рамки: преследуемый буквально на каждом клочке суши, он средь бела дня раскатывал по самому оживлённому району Лондона, как будто и не было никакого убийства. Я-то воображал, что Хайд трясётся в какой-нибудь промозглой лачуге, из страха перед виселицей даже не помышляя покидать её. Нечто непристойное заключалось в его самонадеянности, словно выражавшей затаённое презрение к установленному порядку. Я стоял, ошеломлённый его наглостью.