Газета Завтра 332 (15 2000) - Газета Завтра Газета

Еще — это чистота и тишина. Отойдешь на несколько десятков шагов от станции — и не остается ничего человеческого. И вообще — живого. Первозданность, стерильность, рай неживой природы. Ни бактерий, ни болезней. Такая чистота действует странно. Неприятно ее нарушать, привыкаешь к ней, и даже дома ведешь себя уже иначе, стараешься не оставлять следов или грязи, беречь все вокруг.

Д. Т. То есть в основном меняешься внутренне? Или там все не такое, как здесь?

Н. И. Все не такое. Первой, когда только подплываешь к Антарктиде, меняется морская вода. Между 55 и 60 градусами, летом или зимой по-разному, пролегает линия конвергенции, на которой теплая вода трех океанов сталкивается с ледяной южной водой. Это узкая полоска в несколько сот метров, ее невооруженным глазом различить можно. На ней резко меняются соленость и температура воды, и цвет становится другим: из-за иного планктона. Дальше цвет океана не похож ни на какое другое место на Земле; плывешь словно не по воде даже.

Потом тебя встречают айсберги. Айсберг на картинке и наяву — небо и земля. Безумно красивое зрелище. В первую свою экспедицию я видел айсберг площадью в две Москвы, когда он тянется от горизонта до горизонта. Я был ошарашен, три часа на палубе простоял. Но и это не предел, бывают еще в три раза больше. Потом — сплошные льды. Зимой, в июле-августе, Антарктида за счет новых льдов удваивается в размерах. Через эти льды идешь — и о твердой земле забываешь. Так и кажется, что во всем мире осталась только белая кривая, вздыбленная вода.

Чем ближе к берегу, тем больше замечаешь ветер. На Антарктиде два разных ветра. Первый — наиболее частый, самый холодный, всегда южный ветер. Называется он стоковым или катабатическим. Антарктида — это исполинская гора, самый высокий континент на Земле. Там полно высот в четыре тысячи метров, и есть даже в пять с лишним тысяч. Средняя высота — две тысячи четыреста, и чем глубже к полюсу, тем выше. Над континентом — постоянная область высокого давления. Это значит, что холодный воздух теснится с Антарктического плато плотным теплым воздухом, и рождаются ураганные потоки, которые на огромной скорости несут снег и ледяную крупу. Морозный воздух сдувается сверху вниз, и сильнее всего он чувствуется как раз на прибрежных станциях. Скорость такого ветра может превышать 80 метров в секунду. Выдерживали такое немногие. На моей памяти был один смельчак: решил за трос схватиться и устоять так пару минут. Так его от земли оторвало и так в ангар впечатало, что одежда порвалась, мясо сдирали с металла потом.

Стоковый ветер может налететь внезапно, без всякого перепада давления. Тогда происходит то, что называется близзард, который в России зовется снежным бураном. Близзард может длиться несколько минут, а может и целую неделю. В небе, наверху, такого нет, и слава Богу: я столько раз радовался тому, что я в самолете, а не внизу, в буране. Во-первых, ничего не видно: снег и лед сыплются сверху и одновременно поднимаются снизу. Вытянутой руки не видно. Заметает так, что приходилось по шесть-семь метров вертикально вниз к дому спускаться, прорывать лаз в снегу. Во-вторых, скорость ветра — 180 километров в час при минусе пятидесяти. Продержаться на открытом воздухе невозможно. В-третьих, тебя просто сбивает с ног и уносит, поэтому в бураны передвигаются исключительно по леерам, натянутым между постройками, пристегиваясь к тросу карабином. Да что человек! Контейнеры сбрасывало в море, как игрушки. Унесенные самолеты находили в пяти километрах от аэродромов. Но даже если ветер несильный и можешь устоять на ногах — без карабина заблудишься. Человек отворачивается от ветра и сворачивает в сторону. Случалось, люди до соседнего домика не доходили, пропадали. А пропасть — значит погибнуть. Хуже всего ветра на "Мирном" и еще на "полюсе ветра", в районе мыса Денисона — там ад сплошной.

А второй ветер — это тот, который не описывается никакими законами. В небе только с ним и сталкиваешься. Небо ясное, приборы не шалят, и вдруг хлоп — тебя разворачивает, попадаешь в шквал, падаешь словно в дыру. И так же внезапно тебя выравнивает, летишь дальше, словно ничего не произошло, проклинаешь только все вокруг.

Д. Т. Но, наверное, самое страшное в Антарктиде — все-таки холод? Что такое холод в восемьдесят градусов? Какую температуру испытали вы?

Н. И. При мне как-то было -83,2 градуса — на "Востоке". Это значит, выходить можно только в маске с подогревом, иначе влага при дыхании превращается в маленькие льдинки, и легкие режутся словно осколками стекла. Дышать ртом — верная смерть: все нутро себе сожжешь. Минус восемьдесят означает, что солярка не выливается из бака, становится гуще киселя — ее подогревать надо. Бензин, как каша, не горит от прямого огня. Керосин и того тверже. Ртуть каменеет. Резина крошится в руках. Вбиваешь гвоздь в дерево, а оно раскалывается на мелкие кусочки. Если железную трубу уронить — вдребезги разбивается под собственным весом.

Но тут еще понять надо: такая температура в основном только на "Востоке" бывает. А там — почти три с половиной тысячи высота. Даже когда "тепло", минус пятьдесят — дольше пятнадцати минут на воздухе не проведешь: дышать невозможно. Вдыхаешь носом, а воздух не поступает, не хватает. Разреженность в Антарктиде куда выше, чем тебе в обычных горах. Так вот, температура, помноженная на высоту и скорость ветра, — это то, что никто и ничто выдержать не может. Кроме человека.

Д. Т. Так что же за люди работают в Антарктиде? Какой запредельной силой она осваивалась? Зачем и кто едет туда?

Н. И. Те, кто говорят, будто за длинным рублем туда стремились, — врут. Денег можно было заработать и в Союзе, особенно в те времена: в 50-е -70-е. Я тебе так скажу: все, кого я знал в Антарктиде, были немножко чокнутые. В хорошем смысле.

Д. Т. Фанатики? Романтики?

Н. И. Скорее, испытатели собственных душ. Сейчас я оглядываюсь назад — страшно. Антарктида — это действительно место для настоящих мужчин. Проверка: сдюжишь ты или нет. Никакими деньгами туда заманить нельзя, особенно того, кто там хотя бы раз побывал. Только энтузиазм. И еще, конечно, гордость за себя и страну: быть первопроходцами и представлять страну Советов. Поставить красный флаг на "полюсе холода" или "недоступности", на новых берегах. Открывать новую станцию там, где до тебя никто из людей не бывал. Слушать гимн каждое утро ровно в семь часов. Первыми сделать новое открытие: географическое, геологическое, биологическое, радиологическое, военное...

Д. Т. Этим, конечно, список специальностей в Антарктиде не исчерпывался?

Н. И. Ну что ты! Наверное, любую специальность назови, по которой приходится вкалывать, и такой человек обязательно там был. Летчики, водители, механики, радисты, метеорологи, врачи, инженеры-строители, альпинисты. А сколько было ученых! Исследования шли за исследованием. Климат, сейсмография, геомагнетизм, биология — там же даже во льдах находили организмы, а что уж говорить о тюленях, пингвинах, альбатросах, рыбе. Им тоже хватало загадок. То обнаружат тюленей за сто километров от берега, в соленом озере. То червей во льдах, которые сами себя жрут. Гляциологов очень много было — те, что изучают лед. Легче сказать, кого там не было. А еще были астрономы, химики, медики, что исследовали нашу живучесть. С этими вообще хохма вечная: жалели нас больше себя. В пору было их самих исследовать, как они это выдерживали?

А все вместе мы были, как десант на новой планете, — наш, советский десант. Такого найти нигде нельзя больше. Разве на Северах такое было? Охотники да геологи — больше никого. А там — чувствовалось, что работали не зря. Ради народа. Когда приходила экспедиция с Большой Земли — это ж какой праздник был! Не забыли! Все это придавало сил, конечно.

Но главное — в Антарктиду посылались лучшие. Просто так туда не попадали. Сначала смотрели по прежней работе. Потом проходили тесты, в том числе и на психику: каково тебе втроем-вдесятером девять месяцев в одних стенах прожить?

Д. Т. И вы тоже проходили? Как вы попали в Антарктиду?

Н. И. Конечно, проходил. Хотя мне-то полегче было. Таких, как мы (не ученых то есть), брали уже проверенных. Я ведь до первой своей экспедиции пять лет после училища отлетал Арктику и Крайний Север. На Таймыре отработал, на Хатанге, на море Лаптевых до Тикси. Там тоже были свои полярные станции. Видишь ли, отец в 45-м погиб, когда мне было десять лет, так что на войне подвигов совершить не пришлось. Поэтому подался в авиацию, а по распределению попросился на Север. Повидал там ого-го! И разбивался, и горел, и тонуть приходилось. Выжил — и в Антарктиду! Пригласили меня, я согласился тут же, и почти сразу — в Ленинград, на "Обь", три месяца качки и новая жизнь.