Легендарь - Александр Силецкий

Есть только объективные законы, в которые отдельный человек либо способен, подшустрив, вписаться, либо нет.

Оттого так часто разные историографы и разумели пол настоящей Историей исключительно те положения и ситуации, что творились отдельными личностями, временно вознесшимися над остальными и получившими так называемую власть.

Наделе же эти загадочные личности сами гроша ломаного не стоили — потому и делались великими, что воплощали в собственных поступках обязательную бездуховность эволюции. И не они Историю творили, а их жестоко подминали под себя неумолимые законы.

Ни Александр Македонский, ни Наполеон, ни Гитлер, ни дедуня Ленин, ни майор Задупка, ни Мартын Имбгвандпырдук по существу Историю не создавали — они ею жили, и только.

Поскольку честные историографы о разных происшествиях обычно врали (от хронологии до местоположений царств), а проверить все — на степень их реальности в натуре — было просто невозможно, то на выбор предлагались версии вполне научные и даже вроде достоверные, хотя желающий и мог бы усомниться в кой-каких деталях…

Так, устраивались показательные, с разной степенью жестокости, открытия всех Америк а-ля Колумб, а-ля финикийцы, а-ля викинги и а-ля елатомский мужик Пафнутий Варенец; кроме того, затевались показательные кругосветные путешествия а-ля Магеллан, а-ля Вануфугу-Фугу и а-ля сызранский мужик Пафнутий Голубец; разыгрывались в миниатюре (хотя что считать миниатюрой?) все когда-либо существовавшие войны и конфликты, в особенности мировые; на глазах потрясенных зрителей совершались любые научные открытия, особо открытие елатомским мужиком Пафнутием Варенцом первозданной грыбной кроманьонской морилки; создавались — так сказать, в ускоренно-реальном времени — любые оперы и симфонии, создавались великие научные теории, писались книги и картины, особо слогодиосрамы сызранского мужика Пафнутия Голубца; а также происходили различные революции, бунты, мятежи и перевороты. Отдельно — по предварительным, и только массовым, заявкам — показывали всю историю земного человечества в мичуринском варианте.

Примерно половина исконных жителей планеты — от новорожденных до испускающих последний дух — числилась в актерах, способных по первому же требованию, невзирая на погоду и на время суток, разыграть с высшей степенью правдоподобия каждое, в данный миг потребное, историческое действо.

Реализм — и только реализм!

Если кто рождается, то уж никак не понарошку; ну, а если умирает кто и есть желающие посмотреть — пожалуйста, и тут все будет в лучшем виде, без обмана.

При этом те или иные актеры специализировались в строго определенном амплуа (о, это были лицедеи эталонного масштаба!): одни играли исключительно алхимиков, другие — великих аферистов (политиков, военачальников и всяческих друзей народа), третьи — непременно окрыленных сочинителей, четвертые — борцов за справедливость, пятые — пророков и матерых духовидцев, ну, и в том же духе…

Актеры, в данный момент в представлениях не участвовавшие, разыгрывали роли тихих безработных, мелких активистов или выдающихся покойников.

Другая половина жителей Земли денно и нощно все восстанавливала и подновляла.

Хотя и это выглядело славным лицедейством. Особенно — экологическая суета.

Обоснованием же эдаким деяниям служил один бесхитростный мыслительный пассаж: в Истории дозволено буквально все, что не противоречит самым вздорным построениям ее пытливых реконструкторов.

Ведь факты могут путаться, вступать в конфликты меж собой, мешать кому-то, попросту — не быть, но ежели нужны, то они точно — есть. Какие нужны, такие и есть. А какие не нужны, те можно и забыть. А какие непонятны — те и вовсе можно притулить куда угодно, лишь бы не мешали, лишь бы было хорошо.

Сей мудрый вывод беспристрастные столпы науки сделали, случайно изучив свои ученые труды. А уж придать ему законный статус было делом техники…

От этого чиновный люди поселяне, не таясь, пришли в такой патриотический экстаз, что ошалели впрок.

Ибо точное знание Истории никогда не совпадает с самым главным в данную минуту всенародным и руководящим идеалом. В силу чего точно знающий — всегда под подозрением. А это, разумеется, чревато…

Потому-то и обрадовались все, когда разумные столпы науки указали верный путь, как снять с себя дурные подозрения. Хоть в чем-то…

«Ну, планета!.. Ну, Мать Земля!..» — сокрушался беспрестанно Фини-Глаз.

Настырно-театрализованный мир Праматери его вконец ошеломил.

Здесь все было в диковинку.

И размеры тайного таежного космодрома, куда, экзотики ради, порой прибывали ракеты со всех концов Вселенной, и отель для туристов, единым тысячеэтажным домом протянувшийся через безжизненную, как всегда, Сахару, и оперативность, с какой гостям планеты демонстрировали все ее красоты и исторические чудеса, и увеселительные заведения, о коих на Цирцее-28 знали только понаслышке, и, главное, количество людей, за день проходивших перед изумленным взором Фини-Глаза.

Поначалу, только прилетев, он собирался, для затравки, посетить какой-нибудь особенный бордель, но соэкскурсники, уже не раз бывавшие на Матушке Земле, его отговорили, объяснив: бордель, конечно, хорошо, да только — случаев известно много! — этим дело и кончается, на прочее ни времени, ни сил, ни средств уже не остается, ибо изумительный земной разврат способен полностью затмить любые исторические действа, сколь заманчивыми ни смотрелись бы они со стороны.

Подумав хорошенько, Фини-Глаз решил последовать разумному совету и визит в бордель оставить на последний, предотлетный день.

Ну кто же мог предположить, какую пакость уготовила ему судьба!..

Уж лучше бы и впрямь пошел в бордель…

Стихийный был он человек и удержу ни в чем не знал.

Без малого целую неделю мотался Фини-Глаз из одного конца планеты в другой и усердно таращился на всевозможные правдивейшие представленья.

В итоге от эдакого безумного смешения всех времен и народов, от такого калейдоскопа лиц и фактов у него разболелась голова, заныл желудок, начался под глазом нервный тик, и тогда он понял, что в бордель, пожалуй, не ходок — планета его вымотала совершенно.

А ведь так хотелось посмотреть, каков он, этот необыкновенный экспонат — музейный секс!..

Увы!

За время экскурсии Фини-Глаз успел лично познакомиться и даже перекинуться парой теплых, немудреных фраз с Ашурбанапалом, Хуанди и Каракалой; ему, тайком от всех, показывал немыслимую ловкость интеллекта древнеболгарский штангист Христо Продавов; он взял автографы у шести Павликов Морозовых, когда те шли закладывать своих папаш; пообщался накоротке с девятью безымянными титанами неандертальского Просвещения, с четырнадцатью Кромвелями, с тремя Эйнштейнами, с обоими Пафнутиями, с восемью Коперниками и одной их случайной женой, с тремя дюжинами Мао Цзедунов, пятнадцать из которых тихо отцзедунились где-то в дебрях Амазонской джамахирии, с левой и правой половинами человека, который в детстве назывался Ленин, с пятью совершенно разными Шекспирами, с сорока семью совершенно одинаковыми Марксами, три четверти из которых уверяли, будто родились на острове Борнео в доме для престарелых, и с одним всегда голодным безработным, каковой пылко настаивал на том, что в свое обычное, то есть рабочее, время он — Адольф Виссарионыч Кацбулатов, умственный заморыш с первозданными задатками титана, или кто-то из творческой интеллигенции, с песнями и плясками превращенной в народную.