Окончательная реальность - Вильгельм Зон

– Послушайте, господин офицер, ну позвоните на мою работу! Я ценный сотрудник, это стратегическое предприятие, так не делается.

– На вашу работу? – он поднял брови. – Вы не можете работать, ваша виза на пребывание и, соответственно, на работу аннулирована, – он потряс только что проштампованным листком, – так что прошу прощения… Но если вы столь ценный работник, пусть ваше руководство запрашивает соответствующее разрешение в соответствующих инстанциях.

– Как же так? Сорок восемь часов! У меня жена в роддоме. Я не могу…

– Жена? Вот как. Возможно, это меняет дело. – Он принялся перебирать бумаги. – Жена, жена… прошу извинить, но вы не женаты.

Я все понял. От ужаса свело скулы.

– Разрешите позвонить.

– Да не вопрос, пожалуйста.

Он пододвинул ко мне красный телефон и приставил к уху параллельный наушник. Подумав, я все-таки снял трубку, набрал больницу. Новости были: Лия родила двойню, мальчиков.

– Поздравляю! Чего только не увидишь на службе! Невероятно! – Он полез жать руку. – Как назовете?

– Адам и Абрам. – Я осекся: понял, что брякнул лишнее.

– Понятно, – Косачев погрустнел. – Одного не могу понять: у вас двойня, а вы не женаты, опять же, мамзель в роддоме, а вы по демонстрациям шастаете.

– Оказался случайно. Мимо проходил, – механически проговорил я.

– Ну да, ну да, само собой… Не пойму я молодых, чего не живете как люди…

– А я вас не пойму, немолодых, – во мне вскипела ненависть, – вроде, своими глазами видели, как фашист землю нашу топтал, это вам на демонстрации ходить надо и нас, молодых, за собой таскать!

Офицер почесал щеку.

– Ладно, будем считать, я ничего не слышал. Единственное, что могу для вас сделать, – включить отсчет сорока восьми часов с понедельника. Распишитесь вот тут. Всего хорошего.

На улице темнело. В переулке играла музыка: «Эти глаза напротив… Мой неотступный мотив…» Захотелось плакать. Я не знал, что делать. Когда Ободзинский запел: «Опять от меня сбежала последняя электричка…» – я бросился к телефону-автомату.

– Гунта Яновна! Добрый вечер, это Вильгельм. Да, конечно, я знаю. Я не мог, так получилось. Гунта Яновна, у меня крупные неприятности.

Крупные неприятности? Это был полный пиздец! Сделать нельзя было ничего. Сам Ермаков не смог сделать. Он звонил по друзьям, пытался дать взятку, орал (слава Богу, не знал про мои проделки на бегах, хотя, какая разница – знал, не знал).

В понедельник Михал Абрамович вывез Лию из больницы на два часа и отправил нас в ЗАГС.

– Договорился! Экспресс-бракосочетание. Давай, давай, быстро, собираемся! Сейчас оформитесь, там посмотрим, что можно будет сделать.

После ЗАГСа Лия вернулась в роддом. Во вторник я съездил к ней, потоптался под окном, разглядывая два кулька в ее руках, и всё – на Курский вокзал за билетами. Забрался, почти без вещей, на свое место в плацкартном вагоне. И успокоился: был почти уверен, что уезжаю на несколько дней. Ермаков крутой мужик – все решит. Не получилось.

Родина встретила меня приветливо. Солнце. Пара казаков из народной милиции. Двухнедельное пребывание в каталажке. Ходатайство Курчатова. Освобождение. Попытка встретиться с ним. Отказ. Устройство на работу. Получение комнаты в коммуналке.

Готенбург. 1976 год

Готенбург – славный город. Красивые улицы, теплое солнце. Две конные статуи на главной площади. Да вроде я уже писал об этом…

Мне живется нормально в маленьком двухэтажном доме из силикатного кирпича. К 1976 году я уже почти забыл Москву, почти забыл, что у меня почти была семья. Честно говоря, я опустился. Друзей мало. Можно сказать, совсем нет. Есть сосед. Андрюха Лучников.

Всякий знает, за шоссе, на отшибе Готенбурга, между двумя тенистыми аллеями, за обелиском воину-освободителю стоит клуб. Летом, кстати, там неплохой репертуар. Итальянские и французские комедии, привозят частенько и русские фильмы про любовь. На верхотуре, то есть на втором этаже, две комнаты. Это редакция газеты «Вестник кооператора».

Здесь и служил Лучников журналистом. Я работал неподалеку в институте. Ученым! Точнее, не работал, а зарплату получал. Без малого восемь лет я не делал совсем ничего. Спросите, почему? Не хотел.

Лучников – большой фантазер. Вечерами на загаженной тараканами кухне он рассказывает байки – Бондаренко позавидует.

– Ты знаешь, чувак, сегодня в редакцию приходил один малый с отличной идеей. Хочет через газету привлечь внимание министерства. Идея, я тебе скажу, действительно хороша. Кооператив по разведению крымских устриц. Разводить – и ежедневно самолетами отправлять в Лондон.

– Да кто же позволит кооперативу продавать что-нибудь в Лондон?

– В том-то и дело! Надо разрешить. И наш орган кооперации берется повлиять на принятие необходимых поправок.

– Под органом ты газетенку свою имеешь в виду?

– Зря иронизируешь, Вильгельм. Сейчас, носом чую, времена другие наступают. Главный наш вернулся с совещания областного. Говорит, приезжал, мол, начальник ставропольский, Алларих Сергеевич, интеллигентный такой, говорит, мужик. Болтал, говорит, два часа. Дескать, усиливать надо роль кооперативов, ускорять экономическое развитие.

– Алларих Сергеевич молодой, что ли?

– Ну да, ох, попрет он скоро, верь мне. Убирать будут Лепу, чует мое сердце.

– Куда же мы без «дорогого Леопольда Ильича»? Кто же дело мира будет блюсти?

– Что ты все ерничаешь? Разговор серьезный, думаю деньги в кооператив этот устричный вложить.

– Откуда у тебя деньги, Андрюша, опомнись!

Когда речь заходила о деньгах, Лучников по-особому надувался и начинал рассказывать другую сказку.

– Знаешь ли, Вильгельм, род наш, Лучниковых, древний, восточный. Двоюродный дядя мой, боевой офицер, соратник Шапошникова, профессор-историк, персона, «вносящая огромную лепту в дело сохранения и процветания русской культуры», и в то же время сибиряк с огромными связями в восточном мире, но, главное, к тому же еще миллионер-коннозаводчик, способствующий…

– Умоляю, про дядю-коннозаводчика не надо. Про лошадей не могу слушать.

– Ну не хочешь про коннозаводчика, не слушай. Послушай про нефтяника. Знаешь, откуда название «ЛУКОЙЛ»?

– Неужели от Лучникова?

– Точно! В яблочко!

– Бред, – говорил я в таких случаях и хватался за голову.

В иные дни Лучников пребывал в более пессимистическом настроении. Наливал рюмку водки и говорил что-нибудь вроде:

– Эх, денег совсем не платят. Жить невозможно, цены вон как растут. Блин, надо в партию вступать. Стану Атиллой, или нет, Агенобарбом. Агенобарб Лучников – звучит! Честное слово, вступил бы в партию, но стыдно.

По утрам Лучников делал зарядку.

– Нужно быть в форме, Вильгельм. Мы еще ого-го, мы еще себя покажем, – говорил он и указывал на неизвестно где раздобытый и приклеенный к стене плакат журнала «Плейбой». Лилиана Мюллер – девушка апреля 1974-го.

Я физкультурой не занимался. Вместо физкультуры – велосипед. Если уж отправлялся на работу, то на велосипеде. Хороший дорожный аппарат, харьковского производства, стал для меня главным средством передвижения. Бывало, выедешь утром – сначала по проселочной дорожке, затем минут десять по шоссе с ветерком и выкатываешься на проспект. Красота! Здания высокие, как в Москве, на них огромные, во всю стену плакаты. Слева Леопольд Ильич учит: «Экономия – основа экономики». Справа предостерегает: «Ребята, давайте жить дружно!»

На работе полная хрень. Делать нечего. Вечером домой. Воздух свежий, пахнет костерком. В общем, когда тепло, жить можно, даже ностальгия какая-то…

22 июня 1976 года я на работу не поехал. Сидел в своей комнате у окна, перечитывал «Робинзона Крузо». День серый, ночью прошел дождь. Гляжу, шагает, перепрыгивая лужи, наш участковый – Шура Боббер.

Боббер был хорошим парнем. Хорунжий народной милиции, он обслуживал мой район. В 76-м ему, наверное, еще не исполнилось тридцати. Вид у Боббера, как всегда, забавный. Фуражка на двинута на глаза, форменная гимнастерка нового образца и при этом штатские отутюженные брюки. В довершение картины – на ногах войлочные ботинки «прощай молодость» на молнии.

Перепрыгнув очередную лужу, Боббер повернул к нашей двухэтажке.

Неужели ко мне? Странно. Не успел я дочитать страницу, в дверь позвонили.

Ну, точно – Боббер. Интересно, зачем пожаловал.

– Здравствуйте, Вильгельм Павлович, а я к вам.

– Проходите, – говорю.

– Решил сначала домой заглянуть, может, застану. Знаю, – он хихикнул, – не любите по вторникам да еще в плохую погоду на работу выбираться.

– У меня библиотечный день.

– Понятно, понятно. Да я по другому вопросу. Посылка у меня для вас, конвертик.

– Вы, Шура, вроде не почтальоном работаете?

– Пока, слава Богу, не почтальоном, но посылка по нашей линии пришла.

– Что это значит? – Я удивился.

– Вам лучше знать. Мое дело посылку передать, гостя вашего встретить и сюда доставить.