Тихий омут - Ирина Волчок

— Ага, — откровенно обрадовалась тезка. — И даже без мелкой. Ее мать на выходные попросила. Ка-а-айф…

— Поздравляю, — рассеянно отозвалась Вера и ни с того — ни с сего заявила: — А в Становом чокаться уже некому. Не осталось почти никого. А которые остались — те сами собой давно чокнутые…

— Ну уж, сами собой, — не поверила тезка. — Ты ж там почти каждое лето ошиваешься, а говоришь — сами собой… Ладно, до завтра, а то я на телефон Владимира Витальевича посадила, а ему уже давно идти пора, задержала человека, даже неудобно… Владимир Витальевич, вам Верочка привет передает!

— Только не это! — крикнула Вера и положила трубку.

Привет Владимиру Витальевичу, как же… Она ему не привет, а крысиного яда охотно передала бы. Владимир Витальевич недавно развелся в третий раз и тут же принялся ухаживать за Верой с серьезными намерениями. С до того серьезными, что на прошлой неделе ей пришлось объяснять этому идиоту, что он немножко ошибся в выборе объекта ухаживаний. До сих пор с синяком на скуле ходит. При чем — с таким видом, будто орден получил. А если кто интересуется, откуда у него этот орден, — многозначительно молчит, шевелит бровями и блудливо улыбается. Наверняка и на ребрах у него пара медалей осталась. Может быть, он и их кому-нибудь показывал. Мачо недобитый. Шимпанзе недоразвитый. Спрут волосатый… Давно уже ее никто из этих идиотов не доводил до такого бешенства. Даже стыдно — до рукоприкладства опустилась. Впрочем, на него, похоже, и рукоприкладство особого впечатления не произвело. Ходит, фингалом хвастается. Горилла перекаченная. Позавчера новому интерну сказал, что Вера — его девушка. Надо кастет приобрести, эту гориллу кулаком не проймешь. Еще фингал не сошел, а лапы уже подергиваются — того и гляди, опять протянет. Лапы у него — железные… Гантелями перед сном помахать, что ли? Времени немножко еще есть, детектив попался какой-то вовсе дебильный, шоколад она уже весь сожрала, юбку погладила, с тезкой поболтала, так что оставшиеся до сна десять минут занять, кроме гантелей, совершенно нечем.

Гантели лежали в спальне, на туалетном столике перед зеркалом. Опять оставила где попало. У нормальных баб на туалетном столике перед зеркалом лежат приличные вещи — косметика, духи там какие, еще что-нибудь. Из памяти выплыли детская считалочка: «Ленты, кружево, ботинки — что угодно для души»… А для ее души угодны гантели. Надо бы порассматривать этот прискорбный факт с точки зрения мутной науки психологии. Повнимательней. Но потом. На сон грядущий надо заниматься чем-нибудь приятным. Шоколад она уже сожрала. Значит, остаются гантели.

Вера сняла гантели с туалетного столика и, на ходу разводя руки в стороны, повернулась, собираясь выйти на лоджию, но вдруг краем глаза поймала в зеркале отражение чего-то знакомого — и машинально оглянулась, настороженно всматриваясь. Ну, чьё отражение там могло быть? Конечно, ее собственное. Естественно, знакомое. До отвращения.

Вера с детства не любила зеркала. С детства — это как раз понятно. Она рано заметила разницу между собой и другими детьми. Да еще и находились такие, которые думали, что она не замечает, и охотно объясняли. Она научилась спокойно слушать эти объяснения и отвечать, печально тараща пришельческие глаза: «Да, я знаю». Объясняльщики терялись и оставляли ее в покое. Но одно дело — знать, и совсем другое — видеть собственными глазами. Собственными пришельческими глазами. Особенно — в зеркалах на стене зала, где двадцать девочек и четверо мальчиков учились спортивным танцам. Девятнадцать девочек отражались в зеркалах вполне нормально: более или менее круглые мордашки, более или менее розовые щечки, более или менее пухлые ручки и ножки… И волосы у них были нормальные — светлые или темные, одна даже была рыжая, как морковка. Отражение Веры было как черно-белая фотография. Или даже как карандашный рисунок. Причем, карандаш был простой. Серый. Она вся была серая, без намека на посторонние оттенки. Волосы, глаза, брови, ресницы — все серое. Кожа была белая, но, поскольку тоже без посторонних оттенков, цветовой — бесцветной — гаммы не нарушала. Губы были розовые, очень яркие, но об этом никто не догадывался — Вера привыкла сжимать их в ниточку. Еще иногда закусывала. У нее не было румянца — ни от мороза, ни от жары, ни от смущения, ни от злости, ни от радости, ни от страха… Впрочем, ничего такого она и не испытывала. Даже когда ни один из четырех мальчиков, занимающихся в секции спортивных танцев, не хотел танцевать с ней в паре. Танцевала она лучше всех, но вот не хотели — и все. Она их понимала. Тренерша их тоже понимала, но она была тетка изобретательная, и на публике вся группа выступала в одинаковых масках — большие золотистые бабочки, конечно, закрывали распахнутыми крыльями нормальные детские лица, но и пришельческое лицо Веры закрывали. Вера вместе со своей золотой бабочкой два года подряд занимала первое место на областных соревнованиях по спортивным танцам. Первые места на областных соревнованиях по плаванию и по прыжкам в воду она занимала в больших очках-консервах, скрывающих половину лица. А когда вдруг все решили, что она красавица, пришлось скрывать глаза и половину лица большими черными очками. Но это не очень помогало, всякие идиоты все равно протягивали руки.

Почему? Ну вот — почему?! Она и сейчас не любила смотреться в зеркало, потому что в своем новом отражении до сих пор видела серый картофельный росток со стрекозиными глазами на белом треугольном лице. Она не любила зеркала, но, конечно, понимала, что отражается там красота действительно необыкновенная. Неземная, как говорит Петров. Но по всем законам именно эта неземная необыкновенность должна была бы защищать ее от идиотов и даже отпугивать их, потому что в этой неземной необыкновенности все-таки угадывался пришелец. Обыкновенная, очень земная, хоть, конечно, и вызывающая, красота Петрова никого не провоцировала протягивать руки — и в прямом смысле, и в переносном, и во всех остальных смыслах. А в ней любой идиот видел добычу.

Вера стояла, не опуская руки с гантелями, и с неприязнью рассматривала свое отражение. Да, необыкновенная красота. Именно — неземная. Нечеловеческая. Ни один нормальный человек не может рассматривать ее как потенциальную мать своих детей. Как ни один нормальный человек не может представить в этой роли, например… орхидею. Очень красивые орхидеи бывают, и орхидея величиной с человека была бы не менее прекрасна, наверное… Орхидея, будь моей! Ой, даже не смешно. Тогда почему к ней тянут руки все, кому не лень?!

Вера опустила руки — и отразившееся в зеркале движение опять что-то тревожно напомнило. Гадость какую-то. Странно… Надо бы разобраться, но уже поздно, режим нарушать не следует, и так она сколько времени незнамо на что потратила вместо того, чтобы еще немножко укрепить здоровье. В здоровом теле — здоровый дух… Она в это не очень верила, насмотрелась уже примеров прямо противоположных. Хотя бы того же Владимира Витальевича взять… Взять за ноги — и об стенку… Но уж очень здоровое тело. А дух — это как-то сомнительно. Туловище — и все. Надо тезку на него натравить.