Поселок на краю Галактики - Аркадий Стругацкий

Мы придумали, что я пророю под землей ход и вылезу около космодрома. Это далеко, триста сорок четыре километра, восемь рек, одно озеро. Он и направление мне указал. Рыть надо близко от поверхности, так легче ориентироваться. Затея сумасшедшая, но если получится, то, когда я взлечу, все подумают, что обычный рейс. А когда догадаются, то поздно, уже не догонят. И я буду жить на Луне. А с топливом что — нибудь придумаю. Алюминий и кремний найду, воду, как — нибудь сделаю.

ЧЕЛОВЕК. Я ходил к ней чуть не каждый день и только под конец заметил неладное. Вообще-то нам выдавали такие карандаши, которые меряют радиацию, по мы их с собой не носили. Ни к чему. Сами по себе бомбы не светятся, а при взрыве и без карандаша все понятно.

Она светилась. Я принес карандаш, и его зашкалило. Я сразу нашел, в чем дело: Цой прорезал — таки броню. Только не там, где надо.

Я побежал глотать таблетки, а на следующий день пришел прощаться.

БОМБА. Надеюсь, я его не убила. Надеюсь, все обошлось. Он пришел еще раз после того, как заметил радиацию. Прощаться. Выглядел хорошо, только бледный. Но это еще ни о чем не говорит, правда?

Я сказала:

— Сегодня я ухожу.

— Скатертью дорожка.

Он всегда говорил со мной грубо, но я не обращала внимания, потому что он был добр ко мне.

— Улетаю.

— Во — во. А то еще скажешь кому не надо, что я тебе помогал.

— Не хочу тебя больше видеть.

— Слушай, — сказал он и сощурил глаза. — Может, на прощанье мне все — таки располосовать тебя на сувениры?

— Счастливо оставаться.

— Ты поосторожней с правой рукой, там сустав, считай, на соплях.

— Ложись в больницу, — сказала я. — Вдруг это серьезно?

— Черт знает, что я делаю! По всему выходит — предатель.

— Я не взорвусь, не бойся.

— С чего ты взяла, что я боюсь? Пока.

И он ушел.

ЧЕЛОВЕК. Это оказалось серьезно. Через неделю появились язвы на пальцах. Видно, за что-то я хватанулся. Пришлось идти к врачу. Все спрашивают: «Где засветился?» Я говорю: «Не знаю». А что еще скажешь? Лежу в больнице. Лысею. Врачи темнят, но, думаю, в пальцах рак. Руки мне отрежут, это в лучшем случае.

Я дурак, последний дурак, нашел кого жалеть. Ничего уже не понимаю. Она совсем не человек, все у нее невпопад, что — нибудь не по ней — взорвется. Да если и нет, какое мне до нее дело?

Другой бы долго думать не стал, чиркнул бы лазером — и до свидания. Хотя за всех говорить трудно. Даром, что ли, с ума сходили? И что у кого в душе творилось, почем я знаю? Цой ведь убивал. И я убивал. Но тогда никто не просил пощады, а тем более помощи. Там был враг. А это все — таки живое. Хотя и там живое. Запутался я.

Она уже на Лупе, наверное. Сама говорила, что на Луну полетит. Ковыряется себе в грунте, про меня и не вспомнит. Память у них плохая слишком много надо запоминать. А я что же?

В лучшем случае останусь без рук.

БОМБА. Могучий, громадный солнечный взрыв. Он вбирает в себя все, что есть вокруг, — землю, воздух, металл, камень, живое… Он растворяет все, чего ни коснется. Он — это ты. Это выстрел во все стороны света. Это мощь, которая не может и присниться.

Ты — цветок, ты — трава, ты — воздух, ты — человек, ты — змея старая, ты — все вместе, спрессованное в одну точку и одновременно расплесканное по всему миру. И мир — это тоже ты. Есть момент, когда в тебе исчезает время.

Может быть, как ни страшно, дать пусковой импульс, чтобы все это испытать? Может быть, стоит один раз побороть страх и не копаться больше в каменном крошеве Луны? Есть ли смысл жить, когда взрыв, твоя единственная мечта, исполнима сейчас же, стоит только плюнуть на все трижды ненужное, напрасное, чужое? А умирать тоже не хочется.

Одиночество — это чувство, которое неплохо бы испытать, если у тебя есть что-то кроме него. У меня было. Были подруги — бомбы, была война, был голод, было угасание, и был человек. Он приходил ко мне, мы много с ним говорили, так хочется его видеть. Но все это на Земле.

Это неразумно, мне нельзя на Землю! Они никогда не поверят, что я не взорвусь. Взрыв, взрыв…

Прийти и сказать: «Вот я. Я никому не буду мешать, я понимаю: нельзя взрываться. Я обещала. Только вы поймите меня. Не могу быть одна».

До конца не поверят. Я — Бомба.

А самое главное, мне все равно его не увидеть, слишком мала вероятность, я считала. Меня собьют раньше, чем он узнает о моем возвращении. Но, даже если увижу, что я ему скажу?

Жить просто так, переползать с места на место, носиться над черными скалами, зачем? Никому не нужна, всем ненавистна и ему, наверное, тоже. Я абсолютно никому не нужна.

Очень хочу на Землю.

Ее подстерегли в космосе, когда она возвращалась.

Он все рассказал. Он говорил: «Да не смотрите на меня так, не мог я иначе, черт знает, почему я так сделал. Она не взорвется, не бойтесь, я же знаю». И все кивали ему, доброжелательно подмигивали — мол, все в порядке, старик, самое страшное позади. Но кто-то ему не поверил, и бомбу взорвали.

А он уже ничего не соображал от боли, он бредил, рычал, и последние его слова были: «Задала мне работы, змея старая…»

Юрий Брайдер, Николай Чадович

Поселок на краю Галактики

Стояло странное лето.

Женщины носили платья, сшитые, словно костюмы средневековых шутов, из разноцветных асимметричных лоскутьев. В июне холодные ливни положили рано вышедшие в трубку хлеба; весь июль бушевали ураганы (явление для этих мест совершенно необычайное), как спички, ломая дубы и вязы, помнившие еще времена Яна Собесского и Карла XII Шведского; в первых числах августа навалилась прямо — таки тропическая жара.

Ходили слухи о всяких знамениях: кровавой росе на лугах, говорящем волке, якобы поселившемся в Курином овраге, крылатом мальчике, родившемся на каком-то отдаленном хуторе. В дачном пруду утонул инструктор по плаванию, водители с многолетним стажем безаварийной работы гробили машины в самых безобидных ситуациях, всем известный борец с безнравственностью дед Трофим был уличен в прелюбодеянии.

Гороскопы и прогнозы Гидрометцентра не обещали людям ничего хорошего.

Участкового инспектора Баловнева все эти события до поры до времени обходили стороной. В положенный срок он получил очередное звание, несколько раз поощрялся в приказе начальника райотдела и был даже представлен к медали «За безупречную службу» третьей степени. (Правда, медаль была не совсем настоящая, ведомственная, и носить ее полагалось ниже всех остальных наград, если бы таковые имелись).

В памятный полдень 13 июля, за несколько минут до того, как на поселок обрушился последний и самый разрушительный из ураганов, он стоял возле колхозного зернохранилища, только что обследованного им на предмет пожарной безопасности. Увидев, что ясный день с неестественной быстротой превращается в мутные сумерки, а с юго — востока, гоня перед собой растерзанные голубиные стаи, валит глухая серо — фиолетовая мгла, Баловнев вышел из — под защиты стен и, обеими руками придерживая фуражку, смело двинулся навстречу стихии. Заглушая нарастающий вой бури, сзади что-то пушечно треснуло. Это на то место, где он только что стоял, рухнули шиферная кровля и гнилые стропила зернохранилища.