Английская портниха - Мэри Чэмберлен

А Станислас. Сидит себе посиживает где-то там, в Венгрии, Австрии или Германии. Он не мучается, не страдает. Не как она. Не как Томас, его сын. Как он мог бросить ее? И до чего же надо быть бессердечным, бесчувственным! Он наверняка понимал, что ее схватят, знал, как тяжко ей придется. За Адой никогда не водились ни злобность, ни мстительность. Но Станислас был ее возлюбленным. В душе у нее закипала ярость, будто лава в чреве земли, испарениями затмевая разум. Ничего подобного она прежде не испытывала.

Сестра Бригитта вела вечернюю молитву. Ада бесшумно протиснулась к своей койке и опустилась на колени. Спускались сумерки. Может, Томас жив? Отец Фридель отдал его в хорошую семью, добрым людям, которым «процедура Т4», или как она там называется, отвратительна. Они полюбили мальчика, заботятся о нем. Ада закрыла лицо руками и в кои-то веки с благодарностью присоединилась к монахиням, бормоча затверженные мантры, что отвлекают от всяких мыслей. Благословенны скорбящие…

– Sie. – Охранник ткнул в нее дубинкой. – Herkommen. Folgen[26]. – И зашагал к выходу.

Шел он быстро, Аде приходилось бежать, чтобы не отстать. Куда он ее ведет, гадала она. По коридору, на улицу, в предрассветное январское утро. Впервые с тех пор, как она здесь оказалась, Ада вышла из четырех стен. 1942-й год. Она провела в этом приюте почти полтора года, и скоро исполнится год, как родился Томас. На земле лежал снег, низкое небо словно наливалось желчью. Наверное, ее засекли на вечернем свидании с герром Вайсом. Кто-то из охранников углядел, что она прикасается к профессору. Это запрещено. Или же она надоела герру Вайсу и он приказал от нее избавиться, сделать так, чтобы она исчезла, – польки, что работали в приюте, постоянно исчезали.

Они приблизились к грузовику, и охранник велел ей сесть в кузов. Кроме нее, в кузове никого не было. То ли от холода, то ли от страха Аду затрясло сильной болезненной дрожью, так что зуб на зуб не попадал. Откуда-то появились двое солдат, они курили и смеялись. Один из них забрался в кабину, другой в кузов, где сидела Ада; поплотнее запахнув зимнюю шинель, он надел теплые зимние перчатки. Грузовик дернулся и покатил к воротам, а затем выехал на городскую улицу.

Герр Вайс говорил Аде, что их заведение находится в центре Мюнхена. Они ехали по улицам с высокими домами по обе стороны, мимо соборов со шпилями на башнях, мимо больших просторных скверов. Вскоре дома поредели, уступив место полям и деревьям. Ада куталась в безразмерную рясу сестры Жанны, грубая толстая саржа пусть немного, но защищала от ветра; спрятав руки под наплечником, Ада сгибала и разгибала стынущие пальцы на ногах. Миновали одну деревню, другую с квохчущими курами и дымком, клубящимся над печными трубами. Залаяла собака, сорвалась с привязи, бросилась за грузовиком, потом отстала, задрала ногу у дерева, снег под горячей струей таял и желтел.

Куда ее везут? И только ее одну. Без монахинь Ада чувствовала себя потерянной. Сила в сплоченности. Случалось, они брались за руки, она, сестра Бригитта и сестра Агата. Они заботились друг о друге. И не нужно было ничего говорить. Мы понимаем. Каково Аде будет без них? И где она окажется – в тюрьме или где еще похуже?

Впереди замаячили постройки, с виду фабричные. Длинные низкие строения, за ними высокая труба, изрыгающая едкий черный дым. Ограда, ворота, а поверх надпись железными буквами: Arbeit macht frei. Интересно, над чем они тут трудятся, подумала Ада. Труд освобождает. Повезло им. Но не ей, свободы она здесь не увидит. Дорога огибала фабрику. «Дахау», – прочла Ада на указателе, и минуту спустя грузовик затормозил у большого дома с двойными воротами, стоявшего на краю фабричной территории.

Солдат откинул борт грузовика и спрыгнул:

– Runter![27]

Ада выбралась из кузова. Солдат подтолкнул ее к воротам. Другой, тот, что сидел за рулем, распахнул ворота, провел Аду в дом и ушел, заперев за собой дверь. Ада осталась в прихожей, где было бы совсем темно, если бы не круглое окошко, скупо пропускавшее блеклый утренний свет. В полумраке Ада различила подставку с сапогами разной формы и размеров. Черные армейские сапоги до колен, начищенные, сверкающие; две пары женских сапожек, одни коричневые, изящные, другие замшевые с меховой опушкой и на каучуковой подошве. Пара галош и маленькие детские ботиночки. Стены были выкрашены в скучный серый цвет, помещение не отапливалось. От холода и сырости у Ады изо рта шел пар.

Дверь, что вела внутрь дома, отворилась, и в проеме появился очень худой человек. На нем была грязная полосатая куртка с желтой звездой на груди, и он явно забыл, когда брился в последний раз.

– Komm her[28], – произнес глухим безжизненным голосом.

Следуя за ним, Ада вошла в другую прихожую, парадную, просторное квадратное помещение с панелями темного дерева и большим витражным окном над лестницей. Облокотившись на стойку перил, эффектная стройная женщина курила сигарету в длинном мундштуке. Ее платье цвета рубинового портвейна было из шерстяного крепа, отметила Ада, белый поплиновый воротник-матроска оторочен кружевом. Такой элегантности Ада давно не видывала. На секунду ей почудилось, что она верну лась в мир своей мечты, мир воздушной красоты, и она улыбнулась. Женщина выпрямилась и направилась к ней, мягко постукивая каблуками по отполированному паркету.

– Мне сказали, что вы дамская портниха, – заговорила она по-немецки, оглядывая убогое одеяние Ады, и добавила с усмешкой: – Хотя верится с трудом.

– Я портниха, – ответила Ада. Герр Вайс. Из-за него она очутилась здесь. Только он знал о ее прежней профессии.

– Говорите по-немецки?

– Немного.

– Впрочем, от вас требуется лишь понимать. Идемте.

Женщина завела Аду в маленькую комнату рядом с чуланом. Почти все пространство занимал большой стол, не пустой – на нем лежали листок бумаги, ножницы, портняжный мелок, подушечка с иголками, сантиметр и кусок черной ткани, муаровой, определила Ада по характерному блеску. Под окном стояла швейная машинка, ручная, не педальная. В одном углу гладильная доска с электрическим утюгом. В этом доме жили богатые люди. В углу напротив старое мягкое кресло.

Женщина взяла со стола листок бумаги и помахала им перед носом Ады. Это был снимок, вырванный из газеты, фотография дамы в вечернем платье.

– Сошьете мне такое платье, – сказала женщина, – к вечеру.

– К сегодняшнему вечеру? Мадам, это… – Произнести «невозможно» Ада не успела, ее перебили.

– Вы находитесь в доме коменданта, обер-штурмбанфюрера Вайса, – отчеканила женщина, в ее голосе звучала сталь. – Не смейте возражать.

Выходит, это фрау Вайс. А ее муж приходится родственником герру профессору Вайсу. Герр Вайс рассказал им, кто Ада такая и чем занималась раньше. Но что еще им известно о ней, забеспокоилась Ада.

– Вот мои размеры, – женщина указала на манекен в дальнем углу комнаты, – если одежда сидит на нем, значит, она сидит и на мне. Я не примеряю неготовое платье.

Но платье не шьют на твердых деревянных манекенах, растерялась Ада. Его нужно подогнать по фигуре, посмотреть, как струится ткань в движении и как она ложится, когда заказчица стоит на месте. Вдобавок Аде хотелось спросить, имеется ли выкройка или хотя бы еще одна фотография платья. Та, что ей вручили, была слишком нечеткой, чтобы разглядеть детали.

– Та еврейская коротышка, что была здесь до вас, не уразумела моих правил, – продолжила женщина. – Я не позволю вам ко мне прикасаться. – Сперва женщина показалась Аде красивой, но жесткая линия рта и гладкая, как броня, кожа не предполагали добросердечия. Женщина шагнула к двери, задержалась на секунду: – Ровно к шести вечера. У вас есть все необходимое для работы.

Ады услышала, как поворачивается ключ в замке.

Даже с выкройкой и благосклонной клиенткой Аде было бы трудно сшить платье для официальных приемов за один день. Она уставилась на снимок. Облегающее платье, горделивый воротник «хомут», начинающийся от самых плеч, рукава три четверти. Фасон не сложный, хотя с воротником придется повозиться, если учесть, что косой крой морщит ткань, да и плечи всегда доставляют немало хлопот. Верх и низ должны быть подогнаны идеально. Такое платье в умелых руках знающей свое дело портнихи может выглядеть на сотню фунтов. Но если его запороть, место ему на вешалке в непритязательном универмаге. Фрау Вайс, понимала Ада, никогда не купит готовое платье.

Она разложила муар на столе, провела пальцами по нежному набивному рисунку, что поблескивал на свету, переливаясь едва уловимыми оттенками черного. Многие считают черный скучным стылым цветом, но он таит в себе бездну тонов, вспыхивая то синим, то красным сиянием. Этот муар был не из натурального шелка, но искусственного, несчастная ткань, припомнила Ада пояснения Исидора, роняет нитки, как безутешная вдова слезы. В отрезе было по меньшей мере пять ярдов, вполне достаточно, чтобы сшить платье. И даже останется на коктейльную шляпку и какое-нибудь другое украшение на голову. Ада накинула ткань на манекен. Кисеи, чтобы сметать пробную модель, ей не выдали. Придется шить сразу начисто.