Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

Даже этот далеко не полный перечень заслуг В.М. Голицына в качестве городского головы характеризует его как действительно эффективного руководителя, управлявшего восемь с половиной лет Москвой, которая уже в то время была «городом-миллионником». Князь представлял собой новый, нехарактерный для России тип администратора, выкристаллизовавшийся на рубеже XIX–XX веков как закономерный ответ общества на вызовы времени. Его стараниями Москва превратилась в источник передового опыта городского самоуправления. По словам Голицына, даже во «враждебных» ему сферах (к ним принадлежал, например, московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович) признавали, что он «небывало высоко поднял престиж городского управления». Московская городская дума, в знак заслуг своего руководителя, в ноябре 1905 года избрала его почетным гражданином города Москвы и заказала В.А. Серову его портрет, размещенный впоследствии в зале заседаний Думы (время создания картины, согласно дневниковым записям князя, – с I декабря 1905-го по 17 апреля 1906 года). Выйдя за пределы хозяйственных полномочий, Московская городская дума превратилась тогда в один из центров либеральной оппозиции в России.

«Фирменный» деловой стиль В.М. Голицына обусловил и его характерные черты как политика. Прежде всего это безусловное отрицание авторитарных методов руководства. Определяя основные черты своей «натуры», неизменные со времени «самой далекой, самой ранней юности», князь заявлял: «Всеми силами души своей я ненавижу деспотизм, какой бы он ни был, откуда бы он ни исходил и в чем бы и как бы он ни проявлялся, деспотизм государственный, анархический, личный и всякий иной. Ненавижу я мрак, произвол, злобу, вражду, безразлично, какого бы ни были они происхождения и в чем бы они ни проявлялись. Наоборот, безгранично – скажу, безумно – люблю я свободу, знание, свет, дарование, поэзию».

«„Поменьше опеки, побольше свободы и самостоятельности“ – вот что должно бы лежать в основе нашей жизни и нашего развития!» – эти мысли князя В.М. Голицына звучат рефреном на страницах дневника, который он вел в течение 67 лет (с 1865 года). Современники отмечали, что Голицын предпочитал строить свою управленческую деятельность на основе предоставления широкой инициативы и полномочий гласным Московской городской думы, благодаря чему «при нем общественная работа развивалась больше, чем при его предшественниках». Он соглашался с определением его как «человека компромиссов», полагал, что это «один из лучших комплиментов, какой можно сделать общественному деятелю», поскольку «вся эта деятельность зиждется на соглашениях, и это мы видим в любом парламенте, но почему-то у нас вкоренено предубеждение, что компромисс есть сделка, не всегда чистая… Это совершенно неправильный взгляд на дело, и своим опытом и своим примером я показал, что путем своевременных компромиссов можно многого достигнуть, и с успехом. А ломать копья, рубить сплеча – никогда не ведет к цели». В то же время князь предостерегал соратников от тяготения к «золотой середине», которую трактовал как «приверженность к полумерам, чтобы не сказать к посредственности».

Категорически неприемлем для Голицына был взгляд на служебные обязанности как на «способ к прислуживанию, карьере, к материальным выгодам». Он признавал своей заслугой на посту городского головы умение «парализовать зловредное течение», когда «коллективный труд отравляется личными соображениями, интересами, страстями даже… а самое дело, во имя которого этот труд предпринят, как бы отодвигается на задний план». Для него, всегда придерживавшегося правила «быть, а не казаться», понятия идейности, принципиальности, порядочности, патриотизма не обозначали «парадные» ценности, а были наполнены глубоким смыслом.

Пик политической деятельности В.М. Голицына совпал с подъемом освободительного движения в России, начиная с осени 1904 года. У него не было сомнений в том, что спусковым крючком революции 1905–1907 годов послужила Русско-японская война («преступная, безумная эпопея»). Еще в 1890-е он предсказывал неизбежность переворота («в смысле свободы и падения чиновничьего самодержавия и произвола») вследствие «толчка извне». По мнению Голицына, военная ситуация диктовала правительству необходимость вступить «на путь требуемых реформ и громко призвать все общество к содействию и труду в этом направлении». «Мы забыли уроки истории, – замечал князь, – а они нам говорят, что во всякой войне побеждает тот, у кого дома все в порядке». Голицын тяжело переживал сведения о потерях русской армии, в мае 1905 года был потрясен гибелью 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием контр-адмирала З.П. Рожественского (хотя и признавал, что «иначе быть не могло»): «Я не мог читать подробности. Сколько погибло молодежи, здоровой, начинающей только жить!.. А находятся люди, которые стоят за продолжение войны. Слепцы или безумцы – трудно определить». В связи с разразившейся трагедией Московская городская дума приняла («громадным большинством») резолюцию «о немедленном созыве представителей». «Черноморские события показывают, до чего развращены наши ведомства, военное и морское. Такого позора нигде и никогда не было», – записал вскоре Голицын, уже в связи с восстанием на броненосце «Князь Потемкин Таврический» в июне 1905 года. Он считал долгом Московской городской думы организацию помощи больным и раненым воинам, а также выдачу пособий их семьям, сам лично явился одним из создателей приюта для беспризорных детей, оставшихся сиротами.

В период Русско-японской войны значительно усилились антивоенные настроения Голицына. Разделяя уверенность в том, что «мир – это правило народной и международной жизни, а война – исключение», он заявлял о себе как об «убежденном пацифисте». «Только один род войны, или скорее – борьбы, я допускаю, – писал князь. – Это восстание народа во имя свободы и самостоятельности». По его мнению, категорически неприемлем взгляд на войну как «орудие цивилизации», движущую силу общественного развития. Глубокое возмущение вызывала у него трактовка изобретений новых «орудий смерти» как свидетельства прогресса. «Какое издевательство! Какая глупая насмешка над здравым смыслом! – восклицал Голицын. – Неужели знание, изобретательность, труд человеческий могут иметь подобные цели?.. Как понимаю я психологию Нобеля, основавшего крупную премию во имя мира из раскаяния об изобретении динамита! Это высокогуманитарная черта, достойная подражания…»

Оспаривая выдвижение историками на первый план «войн, разбоев, придворных интриг, светских мелочей», Голицын призывал «отрешиться от этих обветшалых взглядов, противоречащих разуму человеческому и чувству справедливости», и признать, что «истинная летопись человечества» заключается в «умственной жизни народов и отдельных людей, истории просвещения и прогресса». Этим объяснялась его особая тяга к изучению трудов по истории литературы и науки, а также биографий «великих мыслителей, творцов слова и тружеников науки». «Я люблю всех, кто трудился над развитием умственной жизни, просвещением и совершенствованием человечества и водворением счастья, света и свободы, и, наоборот, ненавижу всяких завоевателей, героев народных эпосов, слава которых окрашена кровью, – писал князь. – Исключение одно – Наполеон, но в нем я вижу олицетворение идеи обновления отжившего мира».

В декабре 1908 года, по предложению кн. П.Д. Долгорукова, В.М. Голицын вступил в Лигу мира. Свои надежды в деле установления «всеобщего