Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Отважный мореплаватель, северный морской властелин, – Колумб, мой герой, самый царственный из повелителей моря! Не радостная окружает тебя обстановка здесь, на чудовищных, глубоких волнах. Вокруг тебя мятежные, малодушные люди, позади тебя гибель и позор, перед тобой, по-видимому, непроницаемый мрак ночи. Брат, эти дикие водные горы, вздымающиеся из своих неведомых глубин, не ради тебя одного очутились здесь. На мой взгляд, у них много своего дела, и не заботятся они о том, чтоб нести тебя вперед. А ревущие ветры, прорывающиеся в гигантском танце сквозь царство хаоса и бесконечности, не думают о том, как надувают они маленькие паруса твоего корабля, не больше ореховой скорлупы в их глазах.

Ты не стоишь среди членораздельно разговаривающих друзей, брат мой; ты окружен неизмеримыми, безмолвными, дикими, ревущими, обгоняющими друг друга чудовищами. Глубоко в недрах их скрыта одному твоему сердцу лишь видимая помощь тебе; постарайся добыть ее. Терпеливо будешь ты выжидать, пока пронесется безумный юго-западный шторм, ловко пользуясь своими знаниями, ты спасешься и смело, решительно пустишься вперед, когда подует благоприятный восточный ветер – олицетворение возможности. Ты сумеешь строго обуздать мятеж экипажа. Ты весело ободришь малодушных, впавших в уныние. Но жалобы, неразумные речи, утомление, слабость других и свою собственную ты спокойно оставишь без внимания. В тебе должна найтись, найдется сила молчания, глубокого, как море, – молчания безграничного, известного одному только Богу. Ты станешь великим человеком. Да, мой мирный боец, плывущий в море, ты должен стать выше этого шумного, бесконечного мира, окружающего тебя. Сильной душой, как руками борца, охватишь ты мир и заставишь его нести тебя дальше – к новым Америкам – или куда еще захочет Бог!

6. По сути говоря, всякий истинный труд – религия, и всякая религия, которая не является трудом, может нравиться браминам, пляшущим дервишам – кому угодно, только не мне. Я преклоняюсь перед изречением древних монахов: «Laborare est orare – трудиться значит молиться».

Старше всех проповедуемых Евангелий было Евангелие не-проповедуемое, невысказанное и тем не менее неискоренимое, вечно живущее, гласящее: «Трудись и в труде находи благоденствие». Человек, сын земли и неба, разве в глубине твоего сердца не скрыт дух бодрящей деятельности, сила, призывающая к труду, воспламеняющая тлеющий огонь, не дающая тебе покоя, пока ты не развернешься, не дашь силе той воплотиться в добрых делах! То, что несистематично и неясно, ты приведешь в порядок, сделаешь правильным, заставишь повиноваться тебе и нести плоды. Всюду, где царит беспорядок, ты должен выступить в качестве непримиримого его врага. Подави беспорядок; водвори порядок, покорный не хаосу, а разуму, Божеству! Если на пути твоем растет репейник, выкопай его, чтоб на его месте могла вырасти полезная травка. Попадется тебе не употребленный доселе кусок хлопчатника, собери его белый пух. Начни прясть и ткать его, чтобы вместо бесполезной соломы получить хорошую ткань и прикрыть ею нагое тело человека.

Но прежде всего, как только столкнешься ты с невежеством, глупостью и грубостью, нападай на них обдуманно, неустанно, не знай отдыха, пока ты жив, и, благословясь, наноси им удар за ударом… Всевышний Бог явственно повелевает тебе так поступать, если у тебя есть уши, чтоб слышать. Но то же самое повелевает он тебе и своим неизреченным голосом, более внушительным, чем гром Синая или рев бури. Разве ничего не говорит тебе молчание глубокой вечности, миров, более далеких, чем утренняя звезда? Еще не родившиеся столетия, старые гробницы с истлевшим в них прахом, даже давно засохшие слезы, когда-то орошавшие его, – разве не говорят они тебе того, чего не слышало еще ни одно ухо? Глубокое царство смерти, звезды, никогда не останавливающиеся на своем пути, и пространство, и время – все возвещает тебе непрестанно и безмолвно: трудись, как и всякий другой человек, ты должен трудиться, пока длится день, потому что настанет ночь, когда никто не сумеет работать.

Всякий истинный труд священен; в каждой истинной работе, хотя бы то было просто рукоделие, есть что-то божественное. Труд обширный, как земля, упирается вершиною в небо. Труд в поте лица, в котором принимают участие и мозг, и сердце, труд, породивший вычисления Кеплера, рассуждения Ньютона, все знания, героические поэмы, совершенные на деле подвиги, страдания мучеников, до «кровавого пота смертных мук», признанных всеми божественными… О, братья! если это не – молитва, тогда молитву надо пожалеть, потому что это – самое высокое, что до сих пор известно нам под Божьим небом.

Что ты такое, что жалуешься на избыток труда и работы в жизни? Не жалуйся. Взгляни вверх, усталый брат мой. Ты увидишь там, в Божьей вечности, своих сотрудников. Они еще живы, они одни еще продолжают жить, – священный сонм бессмертных, небесные телохранители царства человечества. Даже в слабой людской памяти долго живут они как святые, герои, боги! Одни они живут, одни они населяют неизмеримую пустыню времен! Небо хоть и сурово, но не без милости по отношению к тебе. Небо благосклонно к тебе, как благородная мать, как та спартанка, что говорила сыну, подавая ему щит: «С ним, сын мой, или на нем!» Так и ты должен с честью вернуться домой; так и ты – не сомневайся в том – с честью появишься в своей далекой отчизне, если ты в бою сохранишь свой щит! В вечности, глубоком царстве смертных ты не будешь чужим, ты всюду явишься полноправным гражданином! Не жалуйся; даже спартанцы не жаловались…

Ах, кто из нас может сказать: «Я поработал»? Прилежные из нас лишь бесполезные слуги, и чем они прилежней, тем больше сознают это. Самые старательные люди вправе сказать вместе с печальным и искренним старым Сэмюэлом3: «Значительную часть жизни своей потратил я зря». Тот же, кто, за исключением «официальных случаев», не имеет другого дела, как только изящным или неизящным образом предаваться безделью и порождать сыновей, столь же праздных, что должен такой человек сказать о себе, если он хочет быть справедливым!..

Что касается вознаграждения за труд, то можно бы многое сказать по этому поводу, и многое еще скажут, многое еще напишут об этом… «Справедливая поденная плата за честный поденный труд» – вот минимальное требование людей! Денежное вознаграждение «в размере, достаточном, чтобы работник мог жить и дальше работать», так же необходимо для благороднейшего из тружеников, как и для ничтожнейшего, если вы считаете, что он должен остаться в живых!

Мне хочется сделать только одно замечание по отношению к первому классу, благородному и самому благородному, бросающему свет и на другие классы, и на решение этого затруднительного вопроса о вознаграждении. Награда за всякое благородное дело дается на небе либо нигде. Ни в каком банке на свете тебе, героическая душа, не учтут твоего векселя. Людьми созданные банки не знают тебя или узнают, лишь когда пройдут века и поколения и тебя уже не сумеет достичь людская награда…

Но нужна ли тебе, собственно говоря, награда? Разве ты стремился к тому, чтоб за свой героизм набить себе брюхо лакомыми кусками, вести пышную, комфортабельную жизнь и получить в сем мире или в ином то, что люди называют «счастьем»? Я за тебя отвечаю с уверенностью: нет. Вся духовная тайна новой эпохи в том и заключается, что ты со спокойной головой от всего сердца можешь за себя решительно ответить: нет!

Брат мой, мужественный человек должен подарить свою жизнь. Подари ее, советую тебе; или ты ждешь случая приличным образом ее продать? Какая же цена примерно удовлетворила бы тебя? Все творения в Божьем мире, все пространство во вселенной, вся вечность времен и все, что в них есть, – вот что ты бы потребовал. И на меньшее ты бы не согласился, в этом ты должен сознаться, если хочешь быть правдивым. Твоя жизнь – все для тебя, – и взамен ее ты пожелал бы себе – все. Ты – неразумный смертный, или вернее, ты – бедный смертный, и в тесной темнице мира ты кажешься столь неразумным. Никогда ты жизнь свою или хоть часть своей жизни не продашь за надлежащую цену. Подари же ее по-царски; пусть ценой ее будет ничто. Тогда окажется, что ты в известном смысле получил за нее все!