Потомкам нашим не понять, что мы когда-то пережили - Наталья Кельпе

В Введенском новые власти наводили свои порядки. Имение того самого помещика, который дал 100 рублей на постройку дома Добронравиных, было отобрано и с 1923 г. стало использоваться как трудовая сельскохозяйственная колония имени Крупской. Догадываемся, что соседство с церковью вряд ли было приятно руководству колонии.

«Всесоюзная перепись населения. Поселенные списки домохозяев по Диево-Городищенской и Ильинской волостям Ярославского уезда. 1926 г.» Село Введенское. «№ 1. Добронравин Алексей Павлович, великорусской народности, в семье мужского полу – 1, женского полу – 5.»[141] Т. е. на момент переписи все дети за исключением девятнадцатилетнего Константина жили дома.

Уже спустя четыре года в Введенском живут только 58-летний отец Алексий с матушкой Екатериной. Дети разъехались.

Девятого февраля 1930 года Алексея Павловича арестовали. В протоколе допроса записано чьей-то размашистой и не вполне грамотной рукой в графе «Показания по существу дела»:

«По существу настоящего дела т. е. в какой либо антисоветской деятельности я виновным себя непризнаю, и что либо еще показать в протоколе отказываюсь. Написано с моих слов верно и мне прочитано. В чем и расписуюсь. Подпись – А. Добронравин».[142]

К следственному делу приложена справка из сельсовета, в которой указано, что проживающий в Введенском гражданин Добронравин «в прошлом является – попом, в настоящее время занимается – церковник (…). Имущественное положение: дом с надворными постройками, корова, лошадь – зачеркнуто (видимо, кому-то понадобилась по ходу дела), с/хоз инвентарь. Налогом обложен индивидуально в размере 239 руб, избирательных прав лишен… На иждивении – жена»[143].

Через 10 дней после ареста отцу Алексию и другим двадцати лицам, проходящим по тому же делу, предъявлено обвинение в проведении систематической антисоветской агитации, в срыве проводимых советской властью мероприятий, как-то: самообложение[144], проведение собраний, снятие колоколов и т. п. Он признан виновным по печально известной пятьдесят восьмой статье, пункты 10, 11.

Ст.58 УК РСФСР п.10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти (…), а равно и распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания». Пункт 11 отягощал предыдущее тем, что преступники действовали «организационно».

А.П. Добронравин

Фотография из материалов следственного дела

ГАЯО, фонд Р-3698 опись 2 дело С-11182

Среди проходивших с Алексеем Павловичем по одному делу были торговцы, лесопромышленники, бывшие жандармы и два священника, один из которых был единоверцем. Последнему определили наказание в три года. Его слова на допросе: «Подчиняюсь всякой власти». Другой, 64-летний священник, не выдержав, очевидно, нажима и угроз следователя (а быть может, и физического воздействия), написал в газету «Северный Рабочий» письмо, которое приложено к делу: «…Вполне убежден, что религия вредна для строительства Социализма, и потому прерываю всякую связь с религией и церковью…». Он подал прошение о снятии сана и тем самым заслужил заключение по делу: «Дело прекратить и из-под стражи освободить».

Отец Алексий прошений не писал. Его приговор звучал так:

«Постановлением тройки ПП[145] ОГПУ по ИПО[146] от 02 марта 1930 г. осужден к заключению в концлагерь на 5 лет».[147] В 1930-м году это был максимальный срок для «служителя культа».

В ноябре состоялось заседание избирательной комиссии при Боровском районном исполнительном комитете о лишении избирательных прав по Городищенскому сельсовету. Постановили: «Утвердить в лишении избирательных прав (…) Добронравину – жену служителя культа. Добронравин А. П. выслан»[148]. Для справки: с 1926 г. по специальной инструкции ВЦИК в список лиц, подлежащих обязательному лишению избирательных прав, входили «… бывшие и настоящие служители всех религиозных культов», а также – автоматически – члены их семей. Их вместе с помещиками и буржуазией относили к классу эксплуататоров. Но советская власть, как известно, – самая гуманная власть: в той же инструкции указано, что если бывшие эксплуататоры – «лишенцы» – не менее пяти лет будут заниматься производительным и общественно-полезным трудом и докажут лояльность власти, они могут быть восстановлены в своих избирательных правах. В действительности же, эти люди были почти обречены.

Местная власть не оставляла своими «заботами» лишенцев: их выселяли из домов, им отказывали в медицинской помощи и в праве застройки, их детям не давали возможности учиться в школе и т. д. Жить в сельской местности лишенцу было очень нелегко, тяжелее только в концлагере.

* * *

Письма, документы, фотографии… Но как не хватает живых воспоминаний о нем! Увидеть бы, почувствовать, понять…

Вот, встав рано утром, он собирается на службу. По дороге обдумывает свою проповедь: что скажет, какими словами, что самое важное – не упустить, не забыть. После службы торопится домой, заходит, наверное, напевая вполголоса праздничный тропарь, моет руки. Помолившись и благословив приготовленный матушкой обед, приступает к трапезе. Что-то, конечно, рассказывает – сельские новости, или говорит о предстоящих событиях, строит планы… Такой обычный человек.

И вот этот обычный, уже немолодой сельский батюшка, однажды попав в «чистые руки» людей с холодной головой и горячим сердцем, претерпевает выпавшие ему испытания: в тюрьме, на этапе, в лагере. «Претерпевший же до конца спасется…» (Евангелие от Матфея, гл. 24, ст. 13). Где-то там, в непостижимой вечности, продолжает звучать его молитва о жизни, о мире, о нас.

И кто знает, а вдруг именно она – его молитва – удержала кого-то из нас на краю, отвела от беды? Умудренные жизненным опытом старики говорят, что счастливы те люди, у кого в роду есть хоть один священник. Ведь служители церкви непрестанно молятся на том свете за каждого потомка своего рода, сколько бы их ни было.

* * *

Итак, приговор вынесен, следственное дело закрыто. На заключенного выписывалась направляющая бумага, а по месту прибытия в лагерь на него заводилось «Дело о з/к». В ходе поиска этого дела мы столкнулись с неразрешимой проблемой, связанной с тем, что в тот период система лагерей еще только формировалась. Документация велась из рук вон плохо, а то и совсем не велась. Мы долго пытались найти, в какой лагерь был отправлен о. Алексий, но ни в одном документе не упоминалось его местоположение или хотя бы название. Лишь в чудом уцелевшем письме матушки Екатерины, адресованном старшей дочери, встретились такие слова: «Папу 130 верстъ не довезли до Котласа, ссадили на ст. Пинюг, ихъ лагерь в 5 в. отъ станции, а перекинут въ глубь как пишет». Связавшись с Общественным фондом жертв политических репрессий «Покаяние» в республике Коми, мы попросили проверить имеющиеся у них сведения. Полностью приведем здесь ответ председателя правления М.Б. Рогачева:

«К сожалению, нам не