Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - Элизабет Шимпфёссль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее одновременно наблюдается и противоположное стремление дистанцироваться от ассоциируемых с парвеню атрибутов. Оно может отражать как начавшийся процесс формирования утонченных вкусов, социального обособления, узаконенного самовосприятия и в конечном итоге – буржуазной идентичности, так и своеобразную озабоченность статусом. Таким образом, среди сегодняшних богатых русских можно встретить как тех, кто продолжает бахвалиться блеском новых денег в духе 1990-х, так и тех, кто, напротив, гипертрофирует свою новую сдержанную культурность. Сказанное особенно верно в отношении не очень уверенных в своем положении представителей новой буржуазии, озабоченных тем, чтобы не выглядеть неотесанными выскочками из низов, в то время как не сомневающиеся в своей принадлежности к высшему классу люди, как правило, спокойно относятся к своим прошлым эксцессам.
Среди статусных групп традиционно распространена мода на «шик бедности» – развлекательное и временное потребление товаров и услуг, которые традиционно ассоциируются с низкой обеспеченностью, а также участие в соответствующей досуговой активности[158]. Нефтяник Максим, юрист по образованию, родился в семье ученых: его отец был экономистом, мать – химиком. Этот пухлый, круглолицый молодой человек отвергает одни формы демонстрации богатства, но не скрывает своей склонности к другим. Он любит играть в казино, ходить в стриптиз-клубы и потакать своим экстравагантным гастрономическим вкусам.
Но в некоторых отношениях Максим открыто отвергает принятые в его среде нормы, демонстрируя почти вызывающее поведение. Во время ужина в дорогом ресторане этот отец двоих детей (старшему 13 лет) вытащил из бумажника проездной билет московского метрополитена. «Я могу тратить деньги на люксовые отели, но не чураюсь ездить на метро», – объяснил он. По словам Максима, он спускается в метро каждый день: «У меня даже есть месячный проездной. Вот, смотрите! Друзья всегда смеются надо мной из-за этого».
Максим с гордостью говорит, что иногда покупает вещи на дешевых уличных рынках, что также является своего рода инвертированным снобизмом:
Я могу позволить себе рубашки за тысячу долларов, но ношу рубашки за 100 рублей [на момент беседы – чуть больше полутора долларов], потому что для меня нет никакой разницы. Моя жена, конечно, придает одежде чуть больше значения, но тоже без фанатизма. Она любит удобную одежду. Просто удобная одежда – это обычно брендовая и дорогая. Недавно она долго искала себе очки. В конце концов купила Gucci, очень дорогие. Но она взяла их не потому, что они от Gucci, а потому что они действительно ей подошли. Если бы она увидела подходящие очки за 500 рублей, то купила бы их. Она может покупать детям шорты на рынке за 250 рублей или в бутике за 250 долларов… Вот эти джинсы, которые на мне, я, кажется, купил в секонд-хенде.
В России нет гарантии того, что люди, с которыми приходится сталкиваться Максиму, будут обладать достаточной искушенностью или, говоря словами Пьера Бурдьё, достаточным «символическим капиталом»[159], которые позволят им распознать – не говоря уже о том, чтобы оценить, – его «новую простоту». Бизнесмен знает об этом, поэтому часто сочетает «простую» одежду с тщательно подобранными аксессуарами и атрибутами роскоши, выступающими привычными маркерами статуса. Обычно в такой роли оказываются обувь, идеально ухоженные руки и часы[160], но Максим предпочитает часам супердорогой мобильный телефон с золотым корпусом. По его словам, это «единственная побрякушка», которой он дорожит. «Я не люблю дорогие часы, – сказал он. – Но иногда на встречах полезно показать людям телефон, который стоит дороже средней машины. Это помогает оппоненту понять, где его место». Преимущество использования телефона в качестве статусного маркера в том, что его можно либо демонстрировать, либо нет – в зависимости от необходимости.
Помимо поездок в метро и покупки одежды в секонд-хенде, Максим отправляет своих детей в пионерские лагеря (летние лагеря в советском стиле) и восхищается Сталиным. При этом он поддерживает некоторые либеральные и левые взгляды и открыто защищает права геев. Высокий социальный статус не исключает эклектичности вкусов и культурной «всеядности»[161]. Выборочная готовность Максима пользоваться метро или потреблять товары и услуги «для бедных» носит случайный характер, но она тем не менее отражает лежащее в основе такого поведения стремление к отстаиванию своего индивидуализма – пусть даже с некоторым элементом нарочитой «показухи»[162].
Зримые статусные маркеры: одежда и женщины-трофеи
Изменения в социальном статусе и вкусах нагляднее всего отражаются в одежде. Как писал Зиммель, мода – превосходное средство для выражения индивидуальности и одновременно групповой идентичности[163].
Россия не исключение: со времен Петра Великого мода для российской элиты была как важнейшим маркером групповой идентичности, так и способом заявить о своей индивидуальности. В XVIII веке бояре брили бороды и носили сшитую немецкими и венгерскими портными одежду, чтобы продемонстрировать не только свое высокое по сравнению с простым народом положение, но и приверженность миссии царя Петра по модернизации и европеизации России. В последующее столетие российская аристократия переняла культуру европейской элиты, но к середине XIX века наступило некоторое разочарование. Усталость от норм comme il faut отразил в своих сочинениях, в частности, Лев Толстой, а вслед за ним, возвращаясь к идеализируемой Жан-Жаком Руссо пасторальной простоте, аристократы начали одеваться в традиционные крестьянские рубахи. Такая мода на «примитивизм в одежде» была призвана прежде всего и главным образом заявить о мировоззренческой позиции. Она была уместной только для самых богатых аристократов[164].
Это элитарное направление в культуре и интеллектуальной жизни было названо славянофильством; оно развивалось параллельно с другим аристократическим течением, известным как западничество. Наиболее яркими представителями последнего были писатели Александр Герцен и Иван Тургенев, предпочитавшие французскую моду и французские нравы. Однако вкусы западников и славянофилов не были взаимоисключающими. Богатые славянофилы любили путешествовать по Западной Европе и наслаждаться всем «французским», тогда как западники могли в равной степени идеализировать русский народ и одеваться в народную одежду.
В XX веке главным историческим фактором, сформировавшим особый менталитет в отношении дресс-кода в советском обществе, был относительный дефицит товаров и услуг, включая одежду. Те, кто могли позволить себе хорошо одеваться, старались всегда и везде демонстрировать свое привилегированное положение. Приезжавшие в СССР иностранцы, которые в одних случаях одевались дорого и изысканно, а в других предпочитали непритязательный стиль, вызывали удивление и недоумение: советские люди не могли понять, почему
