День очищения (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

— Второй коктейль поможет это сгладить?

— Может быть, немного. Попробуйте.

Я принялся смешивать, а она продолжила:

— Сначала они меня боялись. Я Хозяйка Места, в их дурацкой религии — языческий дух, почти дьявол. Вы знаете, каково быть дьяволом для людей, Роберт?

— Теперь знаю, — кивнул я. — Противно, но выгодно.

— Какой странный вывод. Меня их нелепые шаманы пытались, представьте себе, изгнать! Ходили со скрещёнными палками и брызгали водой. Водой, Роберт! Взятой из моего же озера! На что они рассчитывали, хотела бы я знать? Священники запрещали своим людям «нечестивую», как они выражались, связь со мной, но какой мужчина может устоять?

Она коснулась моей руки, в усталую голову полыхнуло ванилью и страстью, но я отстранился.

— На вас не действует, — пожаловалась Ведьма, — что вы такое, Роберт?

— Вы говорили про «нечестивую связь», — напомнил я, уходя от ответа.

— Да, они сдавались один за другим, мужчины всходили на моё ложе под сенью деревьев на берегу, оставляли во мне своё семя и получали моих детей. Раз в восемнадцать лет. На каждый порог. Вы знаете, как утомительно плести столько корзинок?

— Не представляю даже.

— Маникюр портится, — сказала она грустно, рассматривая свои пальцы. — Кожа грубеет.

— Попробуйте детский крем, — посоветовал я, — с ромашкой.

— Думаете, поможет?

— Не знаю, но хуже не будет.

— Спасибо, я подумаю. Сначала они их убивали. Всех. Сразу. Топили в озере, сжигали на кострах, резали ножами, закапывали живьём. Младенцев. Самые предприимчивые скупали тела и откармливали моими детьми свиней. Они громче всех кричали, что «отродья не люди».

— Какие прекрасные поселенцы вам достались, — посочувствовал я.

— Обычные, — пожала плечами она, — люди как люди. А люди непоследовательны. Поэтому сначала один, потом другой, потом третий… Оглядываясь, скрываясь от соседей, запрещая себе думать об этом. У кого-то умер ребёнок, кто-то был одинок, у кого-то не поднялась рука. Мои дети начали выживать. Их пытались найти и убить потом, многих убили, многих убили по ошибке, но некоторые выжили. Их становилось больше.

— А как они их находили? Я слышал про какое-то «испытание».

— Никак. Мои дети ничем не отличаются от их детей. Просто убивали наугад. Они так любят убивать, Роберт! Я сначала удивлялась, но потом привыкла. А испытания… Все они сводятся к одному: «Пытай ребёнка, пока он не признается. Если не признаётся — пытай дальше. Если умер под пыткой — похорони невинноубиенного на кладбище с молитвой, если признался — убей отродье и скорми тело свиньям».

— Какой интересный народный обычай. Ещё коктейль?

— Да, пожалуйста. Однажды в город пришёл мор. Священники немедленно обвинили в этом меня, но они врали, я не могу убивать. Эпидемию занёс чужак, переночевавший в таверне и уехавший дальше. Он даже не знал, что болен, взрослые переносили болезнь легко, а вот младенцы в тот год умерли почти все. И когда на порогах появились корзинки, люди сказали друг другу, отводя глаза: «Нет-нет, какое отродье? Отродье мы убили, а это наш сыночек! Он вовсе не умер, чудом спасли!» Через поколение моих детей было большинство, через четыре поколения остались только они.

— Тогда зачем все эти Очищения? Почему одни твои дети убивают других?

— Семя их — семя людское, люди любят это больше всего на свете.

— В общем, в папу пошли, — подытожил я. — Коллективного отца. Понятно. Ещё порцию?

— Вы меня совершенно напоили, — засмеялась Ведьма.

— Это моя работа.

— Тогда ещё один, последний коктейль, и я пойду. Раз уж вы не хотите взойти на моё ложе и оставить во мне своё семя.

— Воздержусь, пожалуй. Мне не нравится идея, что люди, которые убивают друг друга просто так, по привычке и для удовольствия, будут как-то связаны со мной.

— Я никогда не покидала это место, но разве в других люди ведут себя иначе?

— Да, — признал я, подумав, — так и есть, пожалуй. Просто в других местах оправдания лучше. Как они могут не знать, что отродья? Празднуя один день рождения на всех? Не рожая, но растя детей? В городе даже родильного дома нет!

— Они знают, — сказала Ведьма, вставая, — каждый из них знает про себя, что отродье. И потому усерден в поиске других. Так заведено, и не надо вам в это вмешиваться. Оставьте моих детей в покое, Роберт. От них ничего не зависит.

Она пошла к выходу, слегка покачиваясь и сбиваясь с шага.

— Не могу обещать, — сказал я ей в спину, — от меня тоже ничего не зависит.

Глава 27. Копач Сливовица

— …Уже пора, отец? — спрашивает голос блонды из радио.

— Да, — мрачно отвечает ей мой средневековый коллега, — день Очищения завтра. Нам надо подготовиться. В отличие от других, у тебя будет время.

— Бедные другие. Они считают себя любимыми детьми, думают, что у них есть семья, строят планы на будущее. Но на самом деле они уже мертвы, просто не знают об этом. Спасибо, что рассказал мне всё, отец. Я успела смириться с тем, что отродье. Что не доживу до следующего утра. Я попрощалась с подругами, искупалась в озере, встретила рассвет. Я готова. Пошли в подвал.

— Ты же понимаешь, что…

— …не выйду оттуда? Да, конечно. Проведу последний день, глядя на пламя свечей. У меня нет души, у меня не будет посмертия, моя жизнь погаснет вместе с ними. Пошли, пока я в силах принять это достойно. Я постараюсь не кричать и не плакать, но если не смогу удержаться, держись ты. Это просто тело, которое хочет жить, оно не всегда меня слушается.

— За что нам такое, дочь? Неужели так дорого стоит мой грех?

— Это плата за восемнадцать лет любви, разве она так велика? Не так уж плохо умереть в восемнадцать, отец. Я не познаю разочарований, не буду стареть, мне не придётся тебя хоронить. Это даже немного эгоистично, уйти так рано, поэтому тебе тяжелее, чем мне. Тебе с этим жить.

— Я не знаю, как жить теперь. Ты лучшее, что было в моей жизни.

— Не мне, отродью, давать советы, но, если на твоём пороге снова окажется корзинка из озёрной травы, знай, дело того стоит. А теперь пошли. Нет смысла тянуть с неизбежным…

Клушатник слушает заворожённо, одна дама даже промакивает украдкой слезу. Может быть, в её доме тоже сегодня проснулся кто-то, ещё не знающий, что это последний день. А может быть, он уже знает. Сидит запертый в подвале, глядя на свечи. Или лежит, привязанный к вкрученным в пол кольцам, и смотрит в освещённый этими свечами потолок, пока та, кого он восемнадцать лет считал матерью, сочувствует чужой драме по радио. Впрочем, может быть, всё и не так. Может быть, она придушила его ещё в корзиночке, решив, что нет смысла восемнадцать лет кормить отродье.

— Знаешь, босс, — спросила тихо Швабра, — на что это похоже?

— На что?

— На аперитив в племени людоедов. Для поднятия аппетита перед основным блюдом.

— Ты слишком кулинаризируешь вопрос.

— Не притворяйся, ты понял. Я не могла понять, зачем они растят их столько лет. Учат, лечат, одевают, воспитывают, тратят время и деньги, терпят все закидоны. Но сейчас посмотрела на клушатник и внезапно поняла.

— И зачем же?

— Ради завтрашнего дня. Им это нравится. Они предвкушали. Восемнадцать сраных лет каждая из них смотрела на ребёнка и думала: «Придёт день!» Как ты думаешь, босс, дело в том, что они их не рожали?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что нет. Мне кажется, они их даже любят. Причём больше, чем тех, кто останется. И потому убьют с особенным удовольствием. Сладость и горечь, как в кофе с сахаром, которого они уж выпили по полведра. Сейчас в сортир побегут, а мне отмывать потом…

Директриса как будто услышала — встала и красивой гордой походкой направилась к туалету.