Форсирование романа-реки - Дубравка Угрешич

Ян теперь говорил все более возбужденно, как будто ему впервые за долгое время дали возможность выговориться и он боится ее потерять. Эна слушала его, напрягая все внимание, пытаясь понять, а потом, потрясенная силой этой неожиданной исповеди, уже не стремилась понять, а просто неподвижно и тихо наблюдала за Яном, держа его за руку.

Они быстро поженились, потому что Зденка сразу же оказалась беременной. Воспитательница и поэт. У него уже тогда вышел сборник стихов, правда в Колине, но все-таки это был сборник. И почему он сейчас так иронически подчеркивает – «воспитательница»? Или это было не так? Он был робким, неловким, да и стихи не бог весть какими. Зденка же выглядела интересной, привлекательной, она импонировала. И была гораздо опытнее его. Он в этих делах недалеко ушел от опытов с крышечкой «Perli ka». Ян перешел на заочное, устроился работать в издательство. Появился второй сборник, потом третий, он стал вполне признанным поэтом. Зденке это нравилось. А может быть, она просто так говорила. Во всяком случае, ему нравилось, когда она так говорила. До тех пор пока он не понял, что запутался, что вокруг него произошли, давно уже начали происходить очень важные вещи. И тогда он попытался ускользнуть. Зденка своим острым нюхом почувствовала это. И наказала его. Второй беременностью, потом третьей, потом четвертой. Как она старалась создать семейную идиллию, семейные обычаи и ритуалы, что она придумывала, о боже, чего она только не придумывала! Походы по магазинам, посещение всей семьей химчистки, консервирование овощей и фруктов, пикники, поездки за грибами, дни рождения, визиты к родственникам… Она придавала поистине драматическое значение любому событию семейной жизни, каждому детскому поносу, всем их ветрянкам и ангинам, она всегда требовала его полного участия во всем этом. Она была проницательна, она ловила каждый миг, когда на его лице появлялось отсутствующее выражение, и возвращала его к себе таким способом, что ее ни в чем нельзя было упрекнуть. Он соглашался на эту игру, потому что все больше и больше чувствовал себя виноватым. И прав был не он, а она. Ее законы были законами жизни. А его грехом была его рукопись, его роман. Сначала ему снились страницы этого романа, он просыпался ночью как в бреду, повторял слова, собирал их в главы, выуживал из сонного забытья целые страницы, бесшумно, в мыслях, печатал их на машинке, в полусне исписывал и исписывал воображаемые листы бумаги… А потом начал писать, тайно, у себя на работе, по ночам в туалете, испытывая страх и перед Зденкой, чей жизненный инстинкт оккупировал все уголки дома, и перед другими, даже перед самим собой. Он чувствовал себя подпольщиком, который годами тайно делает бомбу, заранее зная, что в этом нет никакого смысла, потому что он никогда не сможет ее использовать. Но он должен был делать это, в этом была для него возможность искупления, это была его месть и его достоинство. Боже мой, ведь пока другие сидели в тюрьмах, он регулярно навещал родильный дом на Подоле, пока другие бастовали, он покупал квашеную капусту на Хавелском рынке, пока его знакомые исчезали после вызова на Бартоломеевскую, он с Зденкой и детьми гулял по Гребовке и Шарке, когда русские оккупировали Прагу, он именно эту августовскую неделю провел со Зденкой в Варне, на Черном море, это было их свадебное путешествие, кстати, за Зденкин счет, пока в Праге к Первому Мая писали лозунги и сжигали флаги, он красил забор на даче у Зденкиных родителей… В то время когда других заглатывал мрак, он – пек куличики! Первая дочь, Яна, родилась 21 мая 1969 года. В тот день сжег себя Ян Палах. Самая младшая, Люция – 7 января 1977 года. В тот день шли повальные аресты из-за Хартии 77. В его дверь никто не позвонил, его досье было чистым как слеза. Кто был прав: Зденка с ее обостренным инстинктом выживания или он со своей постоянной коварной тягой к самосожжению? Она сделала из него человека, образцового отца четырех детей, и теперь он ненавидел ее за это. Преступление, к которому не подкопаешься. Он никогда ничего не узнает, никогда ничего не докажет. Может быть, она все-таки намеренно уничтожила рукопись, зная, что та несет беду.

Ян задыхался от собственных слов, его трясло как в лихорадке, он бормотал что-то себе под нос, всхлипывал. Эна прижалась к нему, утешая его, как ребенка. Время от времени Ян пытался ей что-то сказать, но Эна останавливала его слова поцелуями. Ян благодарно отвечал на них, а потом, прижавшись лицом к ее телу, шептал свою молитву:

– Bože! At mi ho vráti moje dilo, moje životni dilo…

Эна успокаивала Яна своим телом, каждой своей жилкой, дыханием, вздохами, стуком сердца. Она верила этой невероятной истории об украденном романе, о Зденке, стиральной машине и детях, которые рождаются в дни важных политических событий…

– Эна, ты где? – шептал Ян, целуя Энин живот.

– Я здесь…

Ян сел выпрямившись, взял Энины ладони и прижал их к своим щекам. Он долгим взглядом смотрел на Эну, целовал кончики ее пальцев, прижимал ее ладони к своему лицу…

– Chtel jsem se zabit… Vy jste mi pomohla, – прошептал он.

– Вы этим хотели себя убить? – сочувственно усмехнулась Эна, бросив взгляд на пустые коробочки от таблеток, валявшиеся на столике возле кровати.

Ян, поколебавшись, вынул из выдвинутого ящика столика белую таблетку в целлофановой упаковке.

– Что это?! – спросила Эна, взяв таблетку.

– Nevem. V era jsem našel na podlaze tu oblátku. Nekdo ji str il pod dvere…

– Вы говорите, что кто-то подсунул вам эту таблетку под дверь?!

– Ano…

– И это случилось перед моим приходом?

– Ano.

– И вы думаете, что это яд?

– Ano. Cijankalij… – сказал Ян серьезно.

– Но кто же хочет вас устранить?! И почему?

– Nevim…

Эна некоторое время ошеломленно смотрела на Яна, затем встала и пошла в ванную. В унитазе зашумела вода.

– Я ее выбросила! – сказала Эна и вернулась в постель. Она молча смотрела на Яна и думала, что вся его история теперь выглядит еще более неправдоподобной. Всему этому могло быть лишь два объяснения: или Ян действительно сумасшедший, во что она не верила, или над ним кто-то жестоко шутит, что было столь же невероятно…

– Pripadá mi to jako sen, jako kdyby se to ne-delo mne, – задумчиво бормотал Ян. – Co mám delat, reknate mi со mám delat?

В любом случае, думала Эна, для Яна лучше всего было бы вернуться домой.

– Возвращайтесь домой, Ян, – спокойно сказала она. – Давайте теперь оденемся и пойдем в милицию, заявим об исчезновении рукописи.

– Ano… – беспомощно кивнул Ян.

– До отъезда вы должны еще что-то купить жене и девочкам, правда?

– Ano… – сказал Ян и побледнел.

– Зденка не виновата, Ян. И вы не виноваты. Иногда быть трусом труднее, чем героем, – сказала Эна просто.

– Ano… – кивнул Ян. Он долго молча смотрел на Эну, а потом сказал хриплым голосом: – Kalhotky. Nesmim zapomenout na kalhotky. Te maly bikini…

Его взгляд был смирившимся и поэтому страшным. Ян нежно дотронулся до Эниной щеки, провел пальцами по ее лицу, как слепой, который хочет запомнить каждую линию, а потом осторожно привлек ее к себе. Эна почувствовала испуганные удары его сердца, прижалась к нему, словно хотела на нем отпечататься, слиться с его добрым и теплым теплом.

3

Пипо и Марк сидели в холле отеля «Интерконтиненталь», развалившись в удобных креслах. Был полдень, и Пипо пил свой первый утренний кофе. Через стеклянную дверь холла им были видны стоявший перед входом автобус и группа писателей, которые не спеша занимали в нем места.

– Ну просто кино, ты только посмотри, – саркастически вздохнул Пипо. В автобус входили поэт Ранко Леш и венгерка Илона Ковач, которая сначала кокетливо протянула Лешу большой пластиковый пакет, а затем кокетливо поднялась по ступенькам.

– Едут на фабрику, рабочим мозги пудрить, – пробурчал Пипо. – И все только из-за того, что какой-то кретин вбил себе в голову, что именно он должен быть тем винтом, который соединяет культуру и производственный процесс.

– Вентилем, – спокойно поправил его Марк.

В автобус поднялся Сильвио Бенусси, поглаживая свою бороду, за ним ирландец Томас Килли, который на ступеньках автобуса обернулся, сверкнул стеклами тонких круглых очков и поднял худые плечи, точно так, как его великий учитель Джеймс Джойс, которого он внимательно изучил по фотографиям.

– Хорошо бы эти рабочие их там пристукнули, а потом смололи в своих мясорубках… – бормотал Пипо.

В автобус забирался известный прозаик Мраз, его живот выпирал вперед так внушительно, что было страшно, как бы его мощное тело не завалило автобус набок. Но все обошлось.

– А вместо того, чтобы их всех там пустить на мясопереработку, вся смена будет только рада, что можно часок побалдеть, да к тому же еще некоторым достанется в подарок Пршина книга, а писатели получат в награду за труды по пакету с сосисками, сардельками и просроченными паштетами.

Марк молча потягивал апельсиновый сок и наблюдал за тем, как в автобус заходит смущенный русский Сапожников, вооруженный фотоаппаратом.