1917 - Сергей Кремлёв

Временное правительство: удержать Россию в рамках политической революции

ПОНЯТНО, что в подобной ситуации в России не могло не быть задействовано немало как явных, так и скрытых проамериканских лоббистов, официальных и неофициальных политических агентов, профессиональных разведчиков и агентов частного капитала США – тогда, впрочем, уже прочно сращённого с государственным аппаратом США. Любопытна и показательна в этом смысле фигура профессора Чикагского университета Сэмюэля Нортропа Харпера (1882–1943).

Харпер посвятил изучению России более четырёх десятилетий из шести десятилетий, им прожитых. Впервые он приехал к нам в 1902 году, бывал в России подолгу, ездил по стране, видел много, уезжал в США и Европу, вновь возвращался… Во время Первой мировой войны Харпер фактически выполнял в России функции доверенного лица американского правительства, в частности агента Государственного департамента США, не сойдя, к слову, с этой стези и после Октября 1917 года.

К России Харпер относился с искренним интересом и ярым антисоветчиком не был. В 1945 году в США вышло посмертное издание его мемуаров «The Russia I believe in» («Россия, в которую я верю»). В СССР они были изданы в 1962 году Издательством иностранной литературы ограниченным тиражом под грифом «Рассылается по специальному списку». В своих мемуарах Харпер, как истинный янки, нередко лицемерил, но в целом источник это полезный, информативный и даже нормативный.

Накануне Февральских событий 1917 года в России Харпер состоял при после США в Петербурге Фрэнсисе, назначенном весной 1916 года. Между Фрэнсисом и либеральными российскими «февралистами» обычно знака тождества не ставят: роль их куратора отдают английскому послу Бьюкенену и его окружению из британских спецслужб. Американцы, похоже, действительно не ввязывались прямо в антиниколаевский заговор, оставляя техническую сторону дела англичанам. Однако руку «на пульсе» янки держали – начиная с «полковника» Хауза и заканчивая послом Фрэнсисом, игравшим роль не только политического разведчика госдепартамента США, но и доверенного агента Хауза, который, в свою очередь, был доверенным лицом олигархов США.

Показательно, что Фрэнсис – единственный из союзных послов, кто принял участие в работе 1-го Всероссийского офицерского съезда, проходившего в Ставке в Могилёве с 7(20) мая по 22 мая(4 июня) 1917 года. На съезде присутствовали председатель Временного комитета Государственной Думы В.М. Пуришкевич, бельгийский министр-«социалист» Э. Вандервельде, представители военных миссий Франции, Италии, Японии и Сербии. Перед делегатами выступили Верховный главнокомандующий генерал М.В. Алексеев и его начальник штаба А.И. Деникин.

Вне сомнений, за дни пребывания в русской Ставке, где собралась вся военная антибольшевистская «верхушка» армии, Фрэнсис завязал много полезных и перспективных связей и получил немало «информации к размышлению» как для себя, так и для Вашингтона.

Таким же ловким образом Америка проводила свою линию в России и позднее… Не участвуя в Гражданской войне и интервенции особо активно, она отдавала видимую инициативу союзникам, но подлинная роль элитарных кругов США в провоцировании русской Гражданской войны и в расширении интервенции была не просто большой, а ведущей, решающей.

Что же до Харпера, то он вернулся в США из последней дореволюционной поездки в Россию в конце сентября 1916 года. И когда в России началась революция, Госдепартамент тут же запросил у него экстренный анализ с оценкой ситуации. 15 марта 1917 года Харпер телеграфировал из Чикаго в Вашингтон:

«Прошлым летом думские деятели доверительно говорили, что революция может стать необходимой, и просили меня, если она произойдёт, разъяснить её политический, а не социальный характер».

Признание любопытное, не так ли? Уже в этой короткой цитате просматривается вполне определённый характер отношений российских либеральных думских деятелей и политических «верхов» США. И это отношения не будущих равноправных – после победы буржуазной революции в России – партнёров, а отношения патрона и клиента. Последний заранее сознаёт свою несамостоятельность и заранее ищет поддержки у патрона, «доверительно» информируя его в видах будущих субсидий и ожидая от него указаний.

Скажем, такая деталь… Одним из первых актов Временного правительства уже в марте 1917 года стало признание права Польши на независимость. Этот факт как очень важный отмечал позднее, например, Уинстон Черчилль. Конечно, русская Польша всегда была чужеродным телом в составе Российской империи, но так ли уж надо было торопиться с «польским» вопросом? Однако если знать, что линия на отдельную Польшу была жёсткой линией Вашингтона, что польский пианист и композитор Ян Игнацы Падеревский (1860–1941), первый премьер-министр и министр иностранных дел послевоенной Польши, был прямым ставленником Америки (он и умер в США), то «польская» прыть Временного правительства становится более понятной.

«Временные» правители России, оказавшись во главе её, и близко не вели себя как лидеры великой державы – пусть и находящейся в кризисе. (А кто тогда в кризисе не находился – кроме США?!) Но «Временные» хорошо понимали, что обязаны удержать Россию в рамках политической революции, не допуская до революции социальной, потому что именно это им и предписывалось Антантой и Америкой. Недаром Фрэнсис сообщал в Вашингтон, что Временное правительство имеет родственную с американским правительством социальную основу.

Политическая революция применительно к тогдашней России означала просто замену полуфеодального самодержавия «чистым» строем капитализма при не только сохранении, а даже упрочении в России института частной собственности на средства производства, землю и недра земли, в которые уже по-хозяйски въедался Герберт Гувер и прочие заокеанские гуверы… Политическая революция «сверху» означала замену самодержавия, защищающего имущих собственников непоследовательно, прямой властью этих собственников. Политическая революция – это война дворцов против дворцов.

Социальная же революция означала свержение власти частных собственников и установление власти абсолютно нового типа – Советской власти народа. Социальная революция – это война хижин против дворцов, это замена власти частных собственников, эксплуатирующих чужой труд, властью трудящихся масс.

Политическая революция в России, совершаемая клиентами Америки, была для собственников Америки выгодна, социальная же революция, совершаемая трудящимися массами во имя интересов трудящихся масс, – смертельно опасна. Социальная революция в России для Америки была недопустима, политическая – необходима.

В 1919 году американский экономист Торстен Веблен (1857–1929) суть происходящего в России ухватил очень точно:

«Большевизм является революционным по своей сути. Его цель – перенесение демократии и власти большинства в область промышленности и индустрии (жирный шрифт мой. – С.К.). Следовательно, большевизм – это угроза установившемуся порядку. Поэтому его обвиняют в угрозе по отношению к частной собственности, бизнесу, промышленности, государству и церкви, закону и нравственности, цивилизации и вообще всему человечеству».

Вот почему имущие собственники России и Запада, но прежде всего США, сразу же возненавидели российский большевизм: он был нацелен на власть народа в сфере экономики, а это исключало в обществе институт социальных и экономических привилегий на основе имущественных прав. Перенесение якобы демократии из сферы избирательного права в сферу имущественного права превращает «демократию» для элиты в подлинную демократию– в политическую и экономическую власть народа, то есть в социалистическую демократию. Будущая демократия Ленина исключала возникшую в Феврале псевдодемократию Гучкова и Милюкова, а псевдодемократия Гучкова и Милюкова не могла не стремиться подавить любым способом лишь нарождающуюся демократию Ленина.

В ТЕЛЕГРАММЕ в госдеп Харпер давал развёрнутую оценку как событиям Февраля, так и задействованным в них первым лицам: Львову, Гучкову, Керенскому, Милюкову, Терещенко, Некрасову, Шингарёву, Мануилову, и заключал:

«Такие люди смогут внушить к себе доверие общественности и армии… Цель революции, цель Думы на протяжении последнего года и цель общественных организаций заключается в создании условий, которые позволили ли бы России мобилизовать все свои силы. Поэтому революция означает более эффективное ведение войны и войну до победы».

Всё тут было сказано ясно, и жаль, что об этой телеграмме не была извещена тогда широкая российская масса: возможно, у неё энтузиазма по отношению к «Временным», обслуживающим чужие интересы, поубавилось бы уже весной 1917 года.