Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг. - Евгений Тарле

Нужно сказать, что вообще мароккское дело поставило социал-демократию в трудное положение. С одной стороны, Жорес ежедневно говорит, что французские капиталисты ведут в Марокко чисто разбойничью, аннексионистскую политику, что германское правительство совершенно справедливо домогается «открытых дверей» в Марокко и что оно имеет все основания и логическую правоту в затеянной дипломатической борьбе. А с другой стороны, германская социал-демократия порицает активную политику своего правительства в мароккском вопросе. Кто же прав?

Рихард Кальвер и его единомышленники стали на ту точку зрения, что права Германия, а главное, что германский рабочий класс, помимо всего, существенно заинтересован в том, чтобы Марокко не перешло в монопольное владение французского капитала. Но вообще Кальвер и его единомышленники еще считали возможным со временем франко-германское экономическое сотрудничество. Что же касается Англии, то они думали, что, во-первых, неизменный, экономически и политически обусловленный интерес Англии не позволит ей никогда быть длительно в дружбе с какой бы то ни было европейской великой державой, а, во-вторых, часть английского рабочего класса непосредственно и существенно заинтересована в продолжении традиционной эксплуатации английским капиталом всех британских колоний и что английские рабочие в своей массе не могут и не хотят изменить английскую политику. Вывод Рихарда Кальвера (руководящего публициста «Sozialistische Monatshefte» в 1905–1907 и в следующие годы) заключался в требовании образования континентального союза держав, — нужно договорить: против Англии.

Как видим, если отбросить оговорки и недомолвки, внешнеполитический идеал в эти годы у Рихарда Кальвера и у официальных представителей и руководителей германской дипломатии был практически один и тот же. Ближайшим практическим выводом являлось требование, предъявляемое членам партии, — поддерживать усиление германского флота: «большие военные флоты, конечно, неутешительное явление культурного развития человечества, но они — налицо», а поэтому и Германия должна иметь сильный флот. Рихард Кальвер защищает и судостроительную политику фон Тирпица: Англия вовсе не потому враждует против Германии, что Германия пугает ее развитием своего флота, и даже не будь в Германии флота, все равно Англия не простила бы ей ее промышленных и торговых успехов. Англия — главный враг, и скрывать от себя этот факт бесполезно.

За Кальвером выступил Карл Лейтнер, редактор иностранного отдела венской «Arbeiter Zeitung» и тоже деятельный сотрудник «Sozialistische Monatshefto» в 1909 и в следующие годы. Лейтнер пошел еще дальше Кальвера. Он прямо склонен приравнивать слишком энергичную борьбу социал-демократов против внешней политики правительства к измене интересам пролетариата, ибо «русские панслависты и английские джинго» пользуются этими нападками для своих целой. На самом деле такая борьба социал-демократической партией вовсе в эти годы и не велась, и Лейтнер ломился в открытую дверь. Чем дальше, тем больше он усваивал себе не только мысли, но и ходячую фразеологию рядового патриотического германского публициста: у нас, немцев, нет достаточно сильного национального чувства, как у англичан и французов; мы, немцы, должны бороться против русских попыток захватить гегемонию; мы не хотим ослаблять свое правительство в его борьбе с врагами и т. д.; все, даже итальянцы, воюют и завоевывают (например, Триполитанию); только одним немцам ничего не перепадает, а их обвиняют в воинственности и т. д. Лейтнер решительно отвергает все попытки английского правительства достигнуть ограничения морских вооружений как Англии, так и Германии по взаимному соглашению. Нет, это значило бы, что Англия навсегда будет сильнее, чем Германия. Словом, и тут, в этом опасном и чреватом последствиями отказе Германии от соглашения, Лейтнер нисколько не отклоняется от воззрений Бюлова, Тирпица, Бетман-Гольвега, Вильгельма II.

Ничуть не уступая Лейтнеру в энергии, почти одновременно с ним, самыми щекотливыми и сложными проблемами партийной внешней политики занялись Людвиг Квессель и Гергард Гильдебранд. Оба — решительные сторонники широко поставленной колониальной деятельности; оба протестуют против обвинения Германии в империализме, так как экономическое использование внеевропейских земель вовсе еще не есть империализм, по их мнению. Квессель при этом оптимист или, может быть, по тактическим соображениям хочет казаться оптимистом. Он верит в возможность полюбовного размежевания сфер влияния между Англией и Германией вне Европы. Квессель подчеркивает, что и чисто политическим обладанием пренебрегать не следует, ибо оно имеет самые реальные экономические последствия, и что, фактически или юридически, но государство, владеющее колонией, всегда сумеет создать для своего ввоза (в эту колонию) монопольное положение. Гильдебранд смелее Квесселя: он не очень, по-видимому, верит в возможность мирным путем разрешить и примирить заострившиеся противоречия капиталистического мира и, по видимому, вряд ли имеет что-либо против войны. Он прямо признает, что существующее распределение внеевропейских земель крайне несправедливо, что Германия в этом распределении обижена, что Россия и Франция злоупотребляют своей силой на суше, Англия злоупотребляет своим могуществом на море, а мы, «немцы», «обязаны перед нашими детьми» обеспечить себе колониальное будущее. Гильдебранд писал уже перед самой войной, и, вспоминая, например, агадирский инцидент[19], он с укоризной ставил на вид товарищам по партии, что не посмели бы Англия и Франция оказать тогда такое сопротивление, если бы они не полагались на враждебное отношение германской социал-демократии к колониальным предприятиям германского правительства. Гильдебранд предвидит наступление (и довольно близкое) периода обостренной борьбы за рынки, ибо «крестьянские земли», в том числе Россия, земли, от которых тесно зависят промышленные страны, обзаведутся окончательно собственной промышленностью и перестанут служить для «западной» промышленности рынком сбыта и, что еще важнее, рынком сырья. Гильдебранду мерещится экономически-политический союз континентальной Европы против Британской империи, с одной стороны, и «русского колосса» — с другой.

Таков был круг идей, разделяемых перед войной некоторыми весьма влиятельными элементами партии[20].

Что же делало левое крыло? Левое крыло не переставало бороться с ревизионизмом, с колониальными вожделениями, с патриотической агрессивностью, которая стала все заметнее выходить наружу. Но тут необходимо сделать одно замечание.

Неудивительно после всего, сказанного выше, что ревизионизм все усиливался среди германской социал-демократии, и вплоть до самой войны, и в первые 1 1/2 года войны это направление было безусловно господствующим на верхах партии и очень, сильным в некоторых категориях рабочих масс. Но за этим бьющим в глаза и действительно преобладающим фактом обыкновенно забывается другое, в высшей степени характерное явление, которого я и коснусь.

Дело в том, что приблизительно с середины первого десятилетия XX в. как в германской, так и в австрийской социал-демократии вдруг начинает очень слышно звучать голос революционного меньшинства, так слышно, как не звучал ни разу с самого начала победного шествия ревизионизма. Казалось бы, это явление парадоксальное. Если революционное настроение среди части рабочих масс Германии уже в 90-х годах XIX в. шло на убыль, параллельно с усилившимся подъемом промышленности, то уж подавно в 1905–1914 гг. это настроение должно было почти вовсе замереть, потому что, как только что сказано, расцвет промышленности в XX в. далеко оставил за собой все, чего можно было ждать, судя по прошлому.

А между тем факт налицо. Раньше чем обратиться к объяснению этого факта, вглядимся в некоторые характерные его особенности. Группа Розы Люксембург, Карла Либкнехта (т. е. группа революционно настроенных социал-демократов) теоретически стояла на той же почве революционного марксизма, как и предшествующие поколения их единомышленников. Но практически у революционеров эпохи, предшествующей мировой войне, была одна задача, один основной мотив пропаганды, одна непосредственная платформа; они говорили на митингах, на партейтагах, писали в немногих газетах, которыми могли располагать, главным образом об одном и том же: о необходимости революционного протеста масс в случае войны. Далеко не все они и далеко не всегда утверждали, что это выступление кончится водворением социалистического строя, и вообще они избегали в эти годы часто развивать темы, касавшиеся социального переворота. Для этого они благоприятной почвы в те годы под собой не ощущали. Но о необходимости как можно скорее и как можно положительное связать себя и французских и английских товарищей по Интернационалу революционными обязательствами в случае объявления мобилизации, — об этом они неустанно говорили. И для этого почва у них была очень прочная; к этому лозунгу прислушивались и те слои рабочей массы, которые, казалось, вполне охвачены были во всех других отношениях ревизионистскими настроениями.