Стиль модерн - Ирэн Фрэн

Но ничего не происходило. Как в добрые времена их первых выходов в Париже, она появлялась под руку с д’Эспрэ, в то время как другой рукой он обнимал талию Лианы. Но он чувствовал, что внутренне она противилась еще сильнее, чем в Париже. «Обнимайтесь с вашей малюткой Лианон, — будто говорила она, напрягаясь под его рукой, — живите с ней и оставьте меня в покое».

Не прошло и десяти дней, как она повторила это, глядя ему прямо в глаза. Это было вечером, перед ужином. Как заведено, он постучался к ней, чтобы пригласить присоединиться к ним с Лианой. Файя открыла: с неубранными волосами, в легком домашнем платье. Он отступил в неловкости. Она рассмеялась:

— Не волнуйтесь, Эдмон. Я не выйду сегодня вечером.

— Да нет, нет. Мы можем вас подождать.

— Не надо.

Ответ, прозвучавший слишком сухо, показался пощечиной, и его обуяла ярость:

— И почему же, мадам? Вас что-то не устраивает в Довиле? Вам кто-нибудь не нравится?

Файя снова улыбнулась. На мгновение он испугался, что она ответит: «Да, вы, д’Эспрэ!» Она не сказала ничего подобного, но взгляд ее был достаточно выразителен. Повернувшись к окну, чтобы видеть море, она как будто чего-то ждала. Чтобы он ушел, конечно. Графу захотелось ее ударить, но он сдержался. Вырвалось что-то глупое:

— Файя, я содержу вас как королеву, я вас одел, и все эти драгоценности…

Она ринулась к шкатулке, открыла ее, достала ожерелье с жемчугом:

— Вот ваши драгоценности, граф, если желаете, можете забрать! И выкиньте меня на улицу, если вам хочется!

Д’Эспрэ смерил ее взглядом — она не отвела глаз. Тогда, не говоря ни слова, он закрыл дверь. Совсем неджентльменские ругательства вертелись у него на губах, и он с трудом сдержал их. «Наверняка существует мужчина, — подумал он, — мужчина, покоривший ее». Мысль эта была невыносима. Но ему хотелось, чтобы предполагаемый поклонник — на самом деле граф не представлял, кто бы это мог быть, — уничтожил Файю. Разрушил ее саму и ее красоту. По крайней мере, заставил ее страдать так, чтобы в конце концов она вернулась к нему — Эдмону д’Эспрэ. «Да, однажды она станет моею, время работает на меня» — эта мысль облеклась в форму вывода, и, воодушевленный старой присказкой неисправимых соблазнителей, он с новым пылом вернулся к удовольствиям Довиля.

Файя целых два дня сидела затворницей. Вскоре ей это наскучило, а может быть, она почувствовала, что зашла слишком далеко. Она вышла к завтраку, лучезарная, как никогда, в длинной белой тунике, обшитой кремовым атласным шнуром. С видом одалиски она нагнулась к уху графа и прошептала таким сладким голосом, который удивил его больше, чем ее дерзость:

— Простите меня, дорогой Эдмон. Я была отвратительна в тот вечер. Не… нервы. Пусть все будет по-прежнему.

Однако в этой покорности д’Эспрэ почувствовал притворство. В ее интонации он услышал еще большую свободу, но замаскированную: это была хитрость крайней независимости. Тщеславию д’Эспрэ льстило завистливое шушуканье за его спиной, он успокоился, вновь обретя счастливую возможность выставлять напоказ обеих красавиц. Он простил Файю и, притворившись, что убежден в своей двойной власти, дефилировал между двумя женщинами — нос кверху, усы покорителя — еще элегантнее, чем обычно. По своему обыкновению, вскоре он в это действительно поверил и снова стал необыкновенно счастлив.

Ближе к августу водоворот событий закрутился с новой силой. С нарастающим возбуждением ожидалась вершина сезона — Праздничная неделя, как ее называли, — между седьмым и пятнадцатым августа. Файя и Лиана были в моде: их всюду приглашали.

Из-за занятий танцами и оттого, что рано вставала и поздно ложилась, Файя сильно похудела. Два месяца назад одним из столь привычных для него «указов» Пуаре решил, что такая ненужная безделица, как женская грудь, должна быть изгнана из летнего обихода. «Восточные пилюли» тут же исчезли с ночных столиков, и не было женщины, не желавшей спрятать свою грудь. Файе не нужно было прилагать никаких усилий.

Теперь, когда она похудела, под платьем можно было вообразить лишь зарождающуюся грудь, вполне соответствующую ее девичьему облику; более того, она научилась ходить, выпячивая немного вперед свой изящный маленький живот, чтобы он казался круглее.

Все так и обращали бы внимание только на Файю, если бы Лиана наконец не догадалась стать самой собой. Впервые со времени их появления в свете никто не отмечал ее сходства с Файей. На нее засматривались так же, как и на ее красивую подругу, но она не придавала этому значения. Лиана не отрываясь следила за Файей, чем бы та ни была занята: наклонялась ли к витрине кондитера, наводила ли бинокль, чтобы лучше следить за скачками. Она любовалась красотой подруги и боялась того времени, когда, как и она, другие женщины будут мечтать об обладании таким гладким и грациозным телом. «Тогда мне не останется места в этом мире», — опуская глаза, думала Лиана, чувствуя набегающие слезы.

Довильская лихорадка усиливалась вместе с жарой. К концу июля приезжающие заполнили последние оставшиеся комнаты отеля и все виллы. Казалось, деньги текут отовсюду. Но это совсем не опьяняло Лиану, напротив, беспокоило ее до такой степени, что она на время забыла о своей ревности. Великолепие праздника на небольшом отрезке побережья — что за этим стоит на самом деле? Конечно, она участвовала в нем впервые и, возможно, волнение ее напрасно. Но все-таки: слишком большие деньги, слишком напоказ, слишком все просто! Она в конце концов решила поговорить с д’Эспрэ.

Это произошло вечером после скачек, и она долго вспоминала потом об этом разговоре. В какой-то момент, непонятно почему, в их жизни наступило затишье. Д’Эспрэ, по-видимому, почувствовал усталость и пригласил ее устроиться на террасе «Нормандии», расположившись лицом к морю. Было очень жарко. Вечерело, море медленно теряло свои краски. Файя изобразила мигрень в поспешном намерении восстановить свою красоту перед ужином — вот уже несколько дней она слишком торопилась вернуться в свою комнату. Но этим вечером Лиана не думала о своей подруге. Странное спокойствие, опустившееся на море, завладело и ею. Если не считать доносящихся издалека звуков банджо — чернокожий играл обычно на углу у казино, — пляж был погружен в молчание.

Д’Эспрэ закрыл глаза, откинувшись на спинку стула.

— Все эти дни, один за другим… — услышала она собственный шепот. Ей хотелось остановиться, но не удалось. — Эти дни, один за другим, без конца обеды, Эдмон, эти балы, постоянный праздник… Нет времени вздохнуть.

Д’Эспрэ приоткрыл веки:

— Вы жалуетесь, моя дорогая Лиана? Вы же первая будете потом об этом сожалеть. Такая жизнь, столько приятного! Изысканные, элегантные, благородные господа, балы… Великолепный праздник. Вы сами в нем участвуете, Лианон, и весьма успешно.