Тихий океан - Герхард Рот

— У меня мало времени, — пояснил он, выходя из мастерской и почти бросаясь к дому.

Через переднюю они снова прошли на лестничную площадку, где гробовщик возобновил прерванный доклад. При этом он завел музыкальную шкатулку, вставив в автомат металлический диск и нажав на рычажок. На лестничной площадке, на полках и просто на полу в беспорядке валялись всевозможные рубанки, сапожные и портновские инструменты, пилы, сверла, клещи, молотки, ветеринарные инструменты, жаровни для кофе, горняцкое снаряжение, приспособления для пчеловодства, а также курительные трубки, мундштуки и кальяны самого разного вида и самых разных эпох.

Как похоронщик, уточнил он, он, разумеется, побывал в каждом доме и видел, что «древности», как он выразился, приходят там в упадок по недомыслию хозяев. Он их спасал. Многое из того, что он показал Ашеру, он спас от неминуемой гибели. Коллекционировать старинные вещи он начал после Второй Мировой войны. В ту пору никто не осознавал истинной ценности этих предметов, все были озабочены только тем, чтобы хоть как-нибудь выжить. Вот так он и приобрел за буханку хлеба, кусок сала или килограмм картошки шедевры своей коллекции. Бывало, он находил на фермах молоточковое пианино или старинный велосипед-паук, — они пылились где-нибудь на гумне, — и платил за них всего ничего, да и те деньги вычеркивал из счета за похоронные услуги. Сегодня — не то, люди стали недоверчивыми. Стоит ему приехать на «элегантном черном автомобиле» и спросить, за сколько, мол, они готовы продать то-то и то-то, как они тут же подозревают, что он не иначе как намерен их обмануть. Он уже давно не ездит по окрестностям, и только весной и осенью, когда работы невпроворот, — ведь погода весной и осенью изменчивая, вот старики и алкоголики-сердечники и мрут как мухи, — он помогает сыну. «Всеми делами занимается сын, я только так, на подхвате», — заключил он. Музыкальная шкатулка заиграла венскую песенку, и ее затейливая безыскусность казалась особенно странной по сравнению с незаконченными, невнятными фразами, произносимыми гробовщиком. И Ашер, до сих пор испытывавший к гробовщику опасливое любопытство, внезапно почувствовал к нему что-то вроде симпатии. У него сложилось впечатление, что этот человек не в силах ничего скрыть. Он так самозабвенно отдавался своим мыслям, страстям и намерениям, что просто не мог их утаивать. К тому же он, вероятно, полагал, что скрывать их бессмысленно. «Все свое время, — продолжал гробовщик, — я посвящаю музею, и знаете, как меня за это отблагодарили?» Хотя он лично приглашал президента земельного правительства, как-никак являющегося профессором этнографии и политиком, посетить его и его музей, тот отказался, даже несмотря на все уверения, что он об этом не пожалеет. Вот и его заместитель устроил себе предвыборный штаб в трактире в Мальчахе, а когда он через работника «отправил ему послание» с предложением посетить музей, тот просил передать, что, мол, у него нет времени. А вот времени сидеть в трактире, негодовал гробовщик, поднимаясь по ступенькам на следующий этаж, у него хоть отбавляй! На стенах висели под стеклом экспонаты коллекции насекомых, собранной на рубеже веков учителем начальной школы. Под каждым насекомым мелким, изящным почерком были указаны его название и место поимки. Иногда на иголки были наколоты существа столь крошечные, что казались точечками, и различить их удалось бы только под лупой. К тому же на лестнице было так темно, что Ашер волей-неволей смотрел под ноги, чтобы не споткнуться. На втором этаже висела фотография какого-то учителя, снятого в классе. На аспидной доске красовалась надпись готическим шрифтом: «Третий класс». Учитель, как и мальчики на фотографии, был обрит наголо, носил пенсне и бороду и позировал, скрестив руки на груди. Класс был смешанный, и Ашер заметил, что все ученики — и мальчики, и девочки — были босые. Гробовщик впервые помедлил. Он обратил внимание Ашера на портреты, которые выполнил сам, и подчеркнул, что взор изображенных повсюду словно следует за зрителем. На двери красовалась табличка: «Удаляться от экскурсовода запрещено под страхом полицейского преследования». Сколько же, наверное, сил этот человек потратил на то, чтобы предаваться своей страсти, подумал Ашер, какие страхи и опасения она в нем пробудила, каждый новый экспонат, наверное, заново разжигал его честолюбие, в конце концов, вещи все больше и больше завладевали им и невидимой стеной одиночества отделили его от остального мира. «Бо́льшую часть экспонатов, которые вы здесь видели, хозяева просто выбросили», — сказал гробовщик. Он доверительно сообщил Ашеру, что за время своей сорокалетней карьеры двенадцать раз сталкивался со случаями погребения заживо. Такой вывод он сделал, поскольку выкопанные впоследствии скелеты лежали лицом вниз. Он может гарантировать, что его похоронное бюро никогда, ни при каких обстоятельствах не допускало таких чудовищных ошибок. Кстати, когда у него на экскурсии был глава земельного управления здравоохранения, он обратил его внимание на эти прискорбные случаи. Однако глава здравоохранения, имеющий чин надворного советника[9], просто-напросто промолчал. «Ничего умнее ему в голову не пришло», — добавил он. Он попросил Ашера зарегистрироваться в большой книге в зеленом переплете и, пока тот расписывался, заглядывал ему через плечо. Ашер указал свою фамилию, а в графе «Профессия», отделенной от прочих тонкой красной линией, написал «Естествоиспытатель».

— Тогда вас, конечно же, заинтересуют мои препараты. А сюда впишите адрес, — сказал гробовщик, указывая на другую графу. Прочитав адрес Ашера, он наклонился над его плечом и произнес, явно польщенный:

— Так вот, значит, как далеко забрались!

Ашер, без сомнения, мог бы записаться под чужим именем или, по крайней мере, указать чужой адрес, но однажды он уже смутился, не назвав свою истинную профессию. Что подумают Цайнер и остальные, те, кому он представился биологом, когда узнают, кто он на самом деле, и поймут, что он им солгал? Послушно пробираясь вслед за гробовщиком по коридору, загроможденному паровыми машинами, киноаппаратами, распятиями, орденами, ящичками для меню и витражами, он услышал во дворе шум мотора и увидел в окно, как перед магазином затормозил развозочный грузовичок булочника. Он втащил большой полиэтиленовый пакет с булочками на высокую погрузочную платформу и толкнул плечом стеклянную дверь. Гробовщик, не заметивший булочника, внезапно замер и объявил, что к нему часто обращается уголовная полиция. Например, присылает ему объявления о розыске похищенных и утаиваемых предметов искусства и предупреждает о появлении аферистов, грабителей, охотящихся за музейными экспонатами, воров и лжеантикваров.

— Я уже давно сотрудничаю с уголовной полицией, — добавил он, а потом воскликнул:

— Дальше, дальше! — и подвел Ашера к нескольким вращающимся стеклянным витринам, в которых висели всевозможные часы, от подлинного, как утверждал гробовщик, нюрнбергского яйца[10], до часов, циферблаты которых покрывали лупы, старинных часов, показывающих дату, часов с вращающимися картинками на циферблате, часов на цепочках, сплетенных из женских волос, карманных солнечных часов, названия и принципы работы которых он перечислял так быстро, что Ашер не успел понять, какое описание к каким часам относилось. При этом он с таким воодушевлением вращал витрины, что часы в них бренчали и раскачивались, и, продолжая лекцию о часах, уже принялся один за другим брать в руки и показывать музыкальные инструменты: трубы, цитры, гармошки, арфы и скрипки, большие и маленькие, некоторые с наклеенными ценниками, которые он стыдливо отлеплял, заметив, что приходится их снять, ничего не поделаешь, а не то, если уж воры решат похитить у него какой-нибудь инструмент, непременно украдут самый ценный. Ашер еще разглядывал скрипки и арфы, а гробовщик уже обогнал его, просунул голову меж дамскими шляпами, граммофонами и стеклянными пеналами, в которых хранились монеты, и позвал его. Ашер снова посмотрел в окно и увидел, что во двор как раз сворачивает Цайнер. Он попрощался, объяснив, что вернулся Цайнер, который и привез его на машине, и что у него еще много дел, и пошел к выходу, а гробовщик кинулся за ним со связкой ключей в руке, торопливо запирая двери. С холма за мельницей скатывались на санках дети.

— А, вот и вы, — сказал Цайнер, открывая изнутри дверцу. — Показал он вам коллекцию препаратов? Нет?

— Вы приехали, как раз когда он собирался ее мне показывать.

— Если хотите посмотреть, можете остаться, я за вами позже заеду.

Однако он не повернул назад, как предложил, а поехал дальше. К тому же, возвращаться к гробовщику Ашеру не хотелось.

Они ехали между широкими, заснеженными равнинами, над которыми возвышались волнообразные черные холмики земли. Кое-где Ашеру попадались на глаза кукурузные поля, большие и поменьше, с охристой, загрубевшей стерней, вымоченной снегом и исхлестанной ветром, или темные бурые луга. Возле трактира стоял трактор с прицепом для перевозки животных.