Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник) - Александр Проханов

Зеркальцев различал толпу на берегу, белые рубахи мужиков, голые ноги баб, поднятых колоколами из постелей. Ребятишки сновали у воды, черпая ее, словно надеялись ухватить погасшие цветные отражения.

– Вам послан судьбой дар первыми встретить своего государя и оказать ему верноподданные почести. За что вы будете отмечены особыми наградами и знаками империи. И первое, что я сделаю, заняв столь долгие годы пустующий трон, – подпишу указ о полном вашем прощении и прекращении всех уголовных дел, заведенных на вас за ваши разбои и пиратские нападения…

Толпа молча слушала, ловила прилетавшие через пространство воды округлые рокочущие звуки. Зеркальцев понимал, что является свидетелем неповторимого действа, которое позже войдет во все хрестоматии, описывающие воцарение нового русского монарха. Порывался достать телефон, чтобы связаться с родной радиостанцией и вести прямой репортаж о торжественном церемониале.

– Старец предвещал, что на «леща с тарелкой», то есть на вас, снизойдет благоразумие. То есть вы из пиратов и душегубов превратитесь в «разбойников благоразумных», коих есть царствие небесное и особое положение в империи. Отныне дарую вам право взимать пошлины с каждой проплывающей мимо ладьи, каждого торгового или военного корабля, с каждого паруса и весла, каждого парового котла либо дизельного двигателя. А на сим месте повелеваю воздвигнуть часовню, знаменующую нашу встречу. Деньги на построение часовни изыщите привычным для вас способом.

Зеркальцев увидел на берегу красноватую вспышку, услышал гулкий хлопок, и что-то больно хлестнуло его по руке. Он ухватился за ткань пиджака и извлек смятую свинцовую дробинку. Снова вспыхнуло и стукнуло в нескольких местах, дробь хлестнула по палубе, и Голосевич охнул, сбросил мантию и быстро отступил из аметистового пятна.

– Стреляют, изверги! В царя своего стреляют! Цареубийцы!

Зеркальцев видел, как на берегу в разных местах воспламенились красные ветряные факелы. Держащие их мужики запрыгивали в лодки, запускали моторы. И вот уже несколько лодок мчалось к яхте, красные комья огня отражались в воде, и были видны заостренные носы моторок, угрюмые лица мужиков, буруны воды, красной, как клюквенный сок.

– Запускай двигатель! Уходим! – крикнул капитану Голосевич. Капитан и сам, без приказа, поднимал якорную цепь, запускал двигатель. Яхта с места рванула, мощно пошла вперед. Но ее нагоняли моторки, охватывали с обоих бортов, брали в кольцо. Жутко трепетали факелы, роняя в воду расплавленную смолу. Били из лодок двустволки, осыпая яхту мелкой и крупной дробью.

Зеркальцев стоял у борта, вцепившись в поручень, с упоением наблюдая погоню. Ветер рвал ему волосы, у висков свистела дробь. Остроносые моторки скакали на бурунах, и были видны лица стрелков, поднимавших стволы, ловкие руки пиратов, готовивших абордажную снасть.

«Чудесно! Хорошо! Мой народ! И я, и я вместе с ним!» – Он набирал номер радиостанции, готовясь выйти в эфир.

Охранники выскочили на палубу с помповыми ружьями. С обоих бортов стреляли по лодкам.

Факел, вырванный выстрелом, полетел над водой, угасая в волнах, и было видно, как вильнула, взвилась подбитая моторка, и озеро шипело и гасло, утягивая в глубину преследователей.

Другая моторка приблизилась к яхте. Пират раскручивает над головой канатик с колючим якорьком. Но грохнуло помповое ружье, полетела на палубу гильза, а моторка с факелом пошла в сторону по широкой дуге, лишившись рулевого.

– Друзья мои, друзья мои! – Зеркальцев вел репортаж из центра сражения, видя, как скачут лодки, реют красные гривы факелов, гильзы прыгают по палубе, и вокруг ревут моторы, грохочут выстрелы, свистит картечь. – Друзья мои, уверяю вас, что «Вольво-ХС90» – это не только комфорт, дорогие отели, пирамиды или Парфенон за окном. ХС90 – это наша Святая Русь, разбойная, богомольная, сказочная. Это «лещ с тарелкой», который лупит по вам из дробовиков, и вы благодарны ему за это. За его удаль, за его лихость, за его стрельбу, и молите его: «Ну, попади, попади, лещ ты эдакий! Прямо в лоб, выставив который, я прибыл к вам по черной воде! Не страшно, не больно!» Да и какой русский не любит быстрой стрельбы. Вот, слышите, выстрел.

Это еще одна лодка прекратила погоню, закрутилась на месте в диком танце, расплескивая огненную смолу. Вы слышите этот свист? Это картечь пролетела мимо моего уха, и выпустил ее не сомалийский пират, не грабитель Карибского моря, а разбойник благоразумный, то есть я сам, то есть вы сами, ибо все мы разбойники благоразумные и все мы ждем не дождемся, когда будет явлен царь с серебряным лицом!

Он был в восторге, ему хотелось рыдать, хотелось, чтобы заряд свинца вошел ему в грудь и остановился в его любящем, всем и все прощающем сердце. Ибо хрупкий хитин, в котором заключалась его прежняя жизнь, был рассечен. Свободный, восторженный, любящий, он познал наконец самого себя. Познал ненаглядную Русь, с которой не сравнится ни одна земля мира.

– Заклинаю вас, друзья, заклинаю! Садитесь на «Вольво-ХС90», врубайте первую и гоните на северо-запад в восхитительный город Красавин!

Еще несколько минут продолжалась погоня. Раненый охранник, упав на колено, бил вдогонку улетающей лодке. И скоро красные огоньки факелов растаяли вдали. Яхта мощно ревела, рыла винтами озеро, шла вперед, неся в темноте хрустальный огонь.

– Вы не ранены? – Голосевич, укрывшись во время сражения в рубке, теперь заботливо осматривал Зеркальцева. – Видите, какая вышла накладка. Этим сукиным детям не дано было преобразиться, не дано было стать «разбойниками благоразумными». Видно, толкование было неполным. Алевтины слишком изнурены предшествующими толкованиями и на этот раз не сумели полностью прочитать пророчество старца. Надо им увеличить паек жертвенного мяса, дважды прочитав над ним молитву очищения. – Он оглаживал пиджак Зеркальцева, обнаружив в нем два отверстия, оставленные утиной дробью. – Сейчас вам следует, Петр Степанович, отдохнуть. Спускайтесь в каюту и отрешитесь от переживаний.

Подошедший матрос повел Зеркальцева вниз по лестнице в каюту. Зеркальцев с наслаждением лег в мягкую постель, подле круглого, слабо синевшего иллюминатора. Дверь каюты защелкнулась.

Он лежал в темноте под черно-синим иллюминатором, слыша глухое бархатное дрожание корпуса и ровный шум пролетавшей за бортом воды. Его возбуждение улеглось, мысли перестали скакать, подобно взлетающим на волнах моторкам. Он чувствовал себя вовлеченным в загадочный, бог весть когда начавшийся процесс, перед которым был бессилен, и никак не мог на него влиять. В своей прежней жизни, изящной, точной, тщательно выстроенной, он был хозяином и творцом событий, которые им подбирались и складывались в образ жизни, где самым ценным был комфорт, изысканные наслаждения, коллекция впечатлений, доставлявших удовольствие. Он отсеивал события и связи, которые не укладывались в этот образ жизни, тщательно оберегал его от грубых и агрессивных вторжений. Но недавно, с какого-то неуловимого момента, малого, забытого впечатления он вдруг оказался во власти безымянных всесильных воздействий, которые навязали ему свой ритм, повлекли в свою сторону, лишили его возможности управлять собственной жизнью. И он, лежа в каюте, пытался уловить тот момент, вспомнить то ускользающе малое событие.

Быть может, это случилось по дороге, на цветущей горе, где он собирался передать свой первый репортаж, и мимо прошуршало по траве странное существо, лохматый остроносый зверек с рубиновым глазом, и от вида человекоподобного, поросшего шерстью зверька дрогнуло сердце?

Или чуть позже, когда он разговаривал с красивым дальнобойщиком и на брезенте фуры был нарисован огромный прыгающий заяц?

Или у той обгорелой ели, когда пространство над шоссе свернулось в спираль и он ввинтился в узкую горловину, как в ствол с винтовой нарезкой, и вылетел в иное пространство и время?

Или раньше, в наркотической Москве, среди разноцветных грибов и прозрачных стеблей, перламутровых планет и лучистых лун в черноте проплыла загадочная надпись, словно ее начертали лазером по черному небу?

Или еще раньше, на шумной вечеринке, когда на него накатился полный, круглый, горячий, как шар, приятель и на ходу сообщил новость о загадочной, появившейся в Красавине монахине?

И он лежал, отыскивая ту точку, где сломался привычный для него строй жизни и он попал во власть таинственных сил, которые в сказках и мифах зовутся судьбой или роком.

Щелкнула дверь каюты. Образовалась полоса света, и в ней на мгновение возник гусарский ментик, легкие босые ноги и молодое девичье лицо с голубыми глазами и взлетевшими бровями. Он узнал плясунью, что послала ему в танце воздушный поцелуй. То же душистое дуновение долетело до него. Дверь закрылась, и он слышал, как прошуршал и упал на пол шитый золотом ментик. В сумраке каюты засветилось, заструилось обнаженное девичье тело, и среди этой белизны замерцал бриллиантик пупка, приближаясь к глазам Зеркальцева.