Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, это был рискованный шаг — появиться у родственников сразу после побега, но Феликс полагал, что, пока жандармы его хватятся, пока объявят всероссийский розыск, он успеет и побывать дома, и подготовить себе более безопасное пристанище.
Да иначе он просто не мог поступить. Организация социал-демократов в Вильно была разгромлена. Тяжелые вести, доходившие до Феликса в ссылке, оказались лишь малой долей того, что произошло на самом деле. На каторгу сослали доктора Дашкевича, Олехнович обвинен в убийстве провокатора. Связи с товарищами были нарушены, Феликс не мог воспользоваться ни одной явкой.
Обо всем этом узнал он от Анны, жены Олехновича, за час до того, как постучался в дом сестры. Потолкавшись на вокзале до темноты, Феликс прежде всего пошел в Заречье, где когда-то снимал комнату сапожный подмастерье Олехнович. На всякий случай они с Осипом обменялись адресами еще в ковенской тюрьме. Феликс дал адрес Альдоны, Осип — Анны.
Анна Олехнович вышла к Феликсу в темные сени, соединявшие хозяйскую половину дома с ее каморкой. Разговор был короткий. Анна сказала, что Осипа угнали куда-то в Восточную Сибирь, а про Дашкевича она ничего не знает. Взяли многих, но кого именно — сказать не могла. Анна собирается ехать к Осипу, но еще неизвестно, куда ехать-то, да и боязно трогаться в такую даль с малым ребенком...
На другой день Феликс попросил сестру сходить к Юлии и сказать ей, что он хотел бы с ней встретиться. Юлия ответила: будет ждать Феликса в Замковом парке, как только зажгутся уличные фонари.
Феликс издали узнал Юлию, шагающую ему навстречу в сером драповом пальто с маленьким меховым воротником, с сумочкой-бонбоньеркой на руке — той самой сумочкой, расшитой бисером, которую брала с собою когда-то в Варшаву... Под порывами ветра опа наклоняла голову, придерживала шапочку, затем снова вглядывалась в прохожих. Она смотрела внимательно, но не узнавала Феликса... Да и не мудрено! В широком, с чужого плеча, пальто Феликс выглядел солидным господином, а свет фонаря, падавший сзади, оставлял его лицо в глубокой тени.
Но вот Юлия остановилась, подалась вперед и вдруг бросилась к Феликсу, схватила его руки, подняла к нему сияющее лицо.
— Это ты!.. Фелик!
Они шли рядом по неприютным осенним дорожкам парка, открытым холодному пронизывающему ветру. Долго бродили по вечернему городу, не замечая непогоды, — рассказывали, вспоминали, перемежая воспоминания разговором о Деле, которым жили, которое их объединяло. Потом нашли в затишье садовую скамейку. Юлия стала мерзнуть, и Феликс прикрыл ее широкой полой своего пальто. Они продолжали тихий разговор, а прохожие со стороны сочувственно принимали их за влюбленных, лишенных пристанища в этот ненастный вечер.
— Ты не представляешь себе, что здесь происходит, — говорила Юлия. — Националисты из ППС всюду берут верх и внушают всем, что именно они представляют революционное движение в Польше, что им не по пути с русским пролетариатом, так же, как со всей Россией...
— Эту песню я уже слышал!
И Феликс рассказал Юле о давней словесной схватке с Зюком — Пилсудским.
— Кстати, ты не знаешь, где он теперь? — спросил Феликс.
— Конечно, знаю — он здесь и верховодит, хотя в Вильно, говорят, появляется редко.
— Ну а наши, те, кто уцелел, где они, что делают?
— Что делают! Объединяются с Польской партией социалистичной... С тем же Зюком. И называют это «объединением революционных сил Польши».
— По ведь это предательство! Наш путь — с русским пролетариатом. Я всегда был врагом национализма и до сих пор считаю преступлением, что литовская социал-демократия не объединилась с российской социал-демократической партией!
— Не знаю, как повел бы себя сейчас Дашкевич, но его нет. Да и организации социал-демократов в Вильно не существует. Есть только разрозненные, не связанные друг с другом люди. Вот так, Феликс...
— Значит, нужен человек, который смог бы их объединить, восстановить организацию.
— Кто это может сделать? Поверь, тебя просто не подпустят к рабочим виленских заводов, они под влиянием пэпээсовцев... Да, да! — воскликнула она, заметив протестующий жест Феликса. — Тебя немедленно отправят куда-нибудь подальше от Вильно. Зюк постарается это сделать любыми средствами.
— Ну хорошо, а Трусевич? Он тоже за объединение с Пилсудским?
— Трусевича, кажется, нет в Вильно... Разве я не сказала? Его сослали в Сибирь. На пять лет. Говорят, что он бежал из ссылки и вернулся будто бы в Вильно. Но так ли это, не знаю.
— Думаю, ты сгущаешь краски, Юлия, — задумчиво проговорил Феликс. — Сведи меня с кем-нибудь из новых товарищей.
— Завтра постараюсь что-нибудь сделать! Но разве тебе не надо хоть немного отдохнуть? Выглядишь ты неважно. Может, поехать тебе за границу, Фелик?
— Ни в коем случае! Разве для того я бежал за тысячи верст, чтобы прозябать где-то без дела?!
Все получилось так, как предсказывала Юлия, — едва в подполье узнали о возвращении Переплетчика в Вильно, как в лагере Зюка — Пилсудского стали принимать меры, чтобы под благовидным предлогом спровадить его из города. Его поздравляли с удачным побегом, выражали сочувствие по поводу здоровья, советовали немедленно ехать в Италию, в Швейцарию, может быть, в Карлсбад, чтобы полечиться... За границей куда спокойнее! А здесь мало ли что! Нельзя рисковать. В Вильно его все знают. Арест Дзержинского повлечет за собой и другие аресты...
Получалось, что Переплетчику следовало исчезнуть из Вильно, и чем быстрее, тем лучше. Нашлись и деньги, и люди для нелегальной переброски за границу.
«Водовозы» — так называли контрабандистов, занимавшихся нелегальной перевозкой людей за границу, — согласились включить Феликса в очередную партию, потребовав деньги вперед. В назначенный день Феликс тайно пришел в корчму на окраине Вильно у Вилкомирского шоссе и спросил Янкеля.
Янкель оказался добродушным говорливым евреем с маленькой густой бородой, в засаленной свитке. Он непрестанно жестикулировал, наставляя своих подопечных, старательно убеждал их, что никакая опасность им не грозит, провезут «как в первом классе курьерского поезда!»... Снова и снова давал он советы: как вести себя при переходе границы, что делать, чего не делать, и в конце концов довел всех до такого состояния, что иные стали подумывать, не отказаться
