Сходство - Френч Тана

Он показал стоп-кадр Лекси: глаза блестят, губы приоткрыты в улыбке. Глядя на нее – чуть размытую, зыбкую, точно готовую упорхнуть с экрана, – я подумала: “Я ведь тоже была такой. Уверенной, бесстрашной, готовой к любым приключениям. Всего несколько месяцев назад я тоже была такой”.

– Кэсси, – мягко сказал Фрэнк, – тебе решать.

Сначала – казалось, вечность – я думала ответить “нет”. Вернуться в свое Насилие: понедельник, обычный урожай после выходных – синяки, глухой высокий ворот, темные очки в помещении, постоянные клиентки пишут заявления на сожителей (а во вторник к вечеру их заберут), рядом со мной сидит Мейер, похожий на гигантскую розовую ветчину в свитере, и, как у него водится, гогочет, если в деле попадется иностранная фамилия.

Если я завтра туда вернусь, то застряну там навсегда. Это уж точно, нутром чую. А эта девушка меня будто дразнит, бросает вызов: такое выпадает раз в жизни, поймай, если сможешь!

О’Келли вытянул ноги, обиженно вздохнул; Купер изучал трещины на потолке; Сэм замер неподвижно, даже дышать, похоже, перестал. Один Фрэнк смотрел на меня в упор, не мигая. Казалось, даже сам воздух в дежурке меня обжигал. Лекси на экране, в ореоле тускло-золотого света, была как темное озеро: хочешь – прыгай с вышки, или как замерзшая река: хочешь – умчись на коньках по тонкому льду, или как самолет, на который заканчивается посадка.

– Скажи мне, что она курила, – произнесла я.

Я вдохнула всей грудью, словно внутри распахнулось окно; я и забыла, что можно так глубоко дышать.

– Боже, ну и долго же ты думала, – протянул О’Келли, тяжело поднялся со стула, поправил брюки. – Ей-богу, по тебе психушка плачет, но я это давно знал. Вот убьют тебя – не беги ко мне жаловаться!

– Невероятно! – воскликнул, задумчиво глядя на меня, Купер – видно, прикидывал, скоро ли я попаду к нему на стол. – Держите меня в курсе.

Сэм с силой потер губы, я заметила, как он вжал голову в плечи.

– “Мальборо лайтс”, – сказал Фрэнк, вытащил из проигрывателя диск и расплылся в улыбке. – Узнаю свою девочку!

Я по наивности своей верила, будто в моей власти что-то возместить убитым. О мести речь не идет – никакая месть не восполнит и сотой доли того, что у них отнято, – и даже не о справедливости, что бы это слово ни означало, а единственное, что я могу им дать, – правда. И мне удавалось. У меня была по крайней мере одна из составляющих хорошего сыщика: нюх на правду, внутренний магнит, который безошибочно указывает, где шлак, где примесь, а где чистое золото. Я добывала самородки, царапая руки, и возлагала их на могилы, а потом поняла – опять же, спасибо операции “Весталка”, – как легко они выскальзывают из рук, до чего они хрупки, как глубоко ранят и, главное, как дешево стоят.

В Домашнем насилии, если убедишь какую-нибудь пострадавшую подать заявление или пойти в кризисный центр, то хотя бы одна спокойная ночь ей обеспечена. Безопасность – мелкая разменная монета, медные гроши в сравнении с золотом, что я добывала в Убийствах, зато ценность ее пусть и мала, но бесспорна. К тому времени я уже научилась воспринимать ее всерьез. Несколько спокойных часов и список телефонов на случай опасности – ни одному из убитых я не могла предложить даже этой малости.

Я не знала, что могу предложить Лекси Мэдисон, – о безопасности говорить уже поздно, а правда ничего для нее не значила, – но она, и при жизни, и после смерти, меня искала, подбиралась тихими шажками все ближе и наконец громко постучала в дверь: что-то ей было от меня нужно. Ну а мне от нее взамен нужно было одно (тогда я и вправду в это верила): чтобы она убралась навсегда из моей жизни. Ясное дело, она так просто не сдастся, но я упрямая, мне не привыкать.

Я об этом не распространяюсь, это мое личное дело, но работа для меня сродни религии. Мы, сыщики, поклоняемся правде, божеству чистому и суровому. В жертву оно потребует (если речь об Убийствах и Спецоперациях, а я только туда и стремилась – к чему довольствоваться суррогатами, когда есть настоящее, захватывающее?) все, что есть у тебя: время, мечты, брак, разум, даже жизнь. Это божество самое жестокое и капризное, и если берут тебя на такую службу, то взамен возьмут не то, что ты готов отдать, а все что вздумается.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Для Спецопераций необходимо было пожертвовать честностью. Слишком поздно я это поняла – так опьянила меня вседозволенность, что я вовремя не заметила главного: приходилось врать на каждом шагу. Ненавижу ложь – сама не люблю врать, терпеть не могу лжецов, – и мне всегда виделось в этом что-то глубоко порочное: стать лжецом, чтобы докопаться до истины. Месяц за месяцем я втиралась в доверие к мелкому уличному пушеру, набивалась к нему в друзья, плела паутину из шуток, полуправды и лжи. А потом он закинулся амфетаминами и пристал ко мне с ножом – мол, признавайся, ты меня просто используешь, чтобы выйти на моего поставщика? А я ступала по тонкому льду, каждая секунда казалась часом (“Успокойся, что на тебя нашло? С чего ты решил, что я хочу тебя подставить?”), и я тянула время, от души надеясь, что Фрэнк слушает сейчас мой микрофон. А этот подонок, тыча мне ножом под ребра, заорал мне в лицо: “Скажи – да? Без дураков! Да или нет? Да?” Когда я заколебалась – ведь я и вправду пыталась его подставить, хоть и по другой причине, а лгать в такую решительную минуту нельзя, – он всадил в меня нож. Потом разрыдался, а тут и Фрэнк подоспел, переправил меня потихоньку в больницу. Но я все поняла. С меня потребовали жертву, а я ее не принесла. Тридцать швов стали предупреждением: второго раза не будет.

В Убийствах детектив из меня получился хороший. Роб мне однажды признался, что когда вел свое первое дело, то всю дорогу боялся напортачить – чихнуть на образцы ДНК, упустить подозреваемого, который только что случайно проговорился, проглядеть все до одной зацепки. У меня таких страхов не было и в помине. Первое мое дело в Убийствах оказалось самым что ни на есть заурядным и тоскливым: наркошу-малолетку зарезали в подъезде унылой многоэтажки, лужи крови на грязной лестнице, приоткрытые двери на цепочках, а в щелках настороженные глаза, и вездесущий запах мочи. Я стояла на лестничной площадке, спрятав руки в карманы, чтобы ни к чему нечаянно не прикоснуться, смотрела на убитого в спущенных тренировочных штанах, распластанного на ступеньках, и думала: “Вот оно. К этому я и стремилась, с самого начала”.

До сих пор помню его лицо – испитое, подбородок в светлом пушке, изумленно раскрытый рот. Один из передних зубов кривой. Вопреки всему, несмотря на мрачные прогнозы О’Келли, дело мы раскрыли.

Во время операции “Весталка” божество Убийств решило забрать у меня лучшего друга и порядочность, ничего не дав взамен. Я ушла из отдела, зная, что за отступничество придется платить. В глубине души я ждала, что раскрываемость у меня упадет ниже плинтуса, что каждый домашний насильник будет лезть на меня с кулаками, а каждая разъяренная женщина попытается выцарапать мне глаза. Страшно мне не было; я ждала, скорей бы все кончилось. Но развязка так и не наступала, и наконец меня словно холодной волной накрыло осознание: это и есть расплата – полная свобода, иди на все четыре стороны. Божество от меня отвернулось.

А потом позвонил Сэм, и Фрэнк ждал на вершине холма, и будто сильные, уверенные руки тянули меня на прежний путь. Может быть, я просто суеверная или фантазерка, как многие сироты и единственные дети, – ну и что? Возможно, это и объясняет отчасти, почему я согласилась на операцию “Зеркало”, отдавая себе отчет, что меня могут убить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

4

Всю следующую неделю мы с Фрэнком разрабатывали Лекси Мэдисон, версию 3.0. Днем он выпытывал у свидетелей подробности о Лекси Мэдисон – о ее привычках, характере, отношениях с людьми, а под вечер заявлялся ко мне и до глубокой ночи скармливал мне свой дневной урожай. Я уже и забыла, как здорово он это умеет, как он точен и обстоятелен, насколько быстрый темп задает. В воскресенье вечером, когда мы расходились после совещания, он протянул мне недельный распорядок Лекси и копии черновиков ее диссертации; к понедельнику собрал увесистую папку материалов обо всех ее знакомых – с фотоснимками, записями голосов, биографией каждого и собственными меткими замечаниями, и все это мне нужно было запомнить. Во вторник принес топографическую карту Глэнскхи и окрестностей, заставил меня изучить ее в подробностях, чтобы я могла нарисовать ее по памяти, и постепенно углублялся, пока мы не добрались до планов и снимков “Боярышника”. За пару дней такую уйму материала не соберешь. Фрэнк, засранец, задолго до воскресного вечера знал, что я соглашусь.