О смелых и умелых. - Николай Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Тра-та-та! Та-та!" Горнист все ещё ходит, трубит. Пионерская побудка доносится в разбитые окна.
"Горнист жив, и я буду жить!"
Алёша готов встать и сесть за стол завтракать. Там на тарелке, накрытой чистой салфеткой, лежит ломтик хлеба, уже натёртый чесноком. Мама убирает оставшиеся дольки, смешная, не верит в его силу воли!
Чудачка, он же знает, где спрятан чеснок, и может достать в любую минуту. Но он стойкий, никогда не съест свою порцию хлеба просто так, не проглотит жадно кусками, а сделает всё, как велит мама. Нальёт горячего чаю из термоса, оставшегося в память от папы. Добавит туда одну чайную ложку, одну, вареньевой воды. Есть у них такая. Они налили воду в старую банку от варенья, которую забыли когда-то вымыть, и получился душистый, пахнущий клубникой настой. Вот если его влить в кипяток одну лишь чайную ложечку, это уже будет не просто кипяток, а чай с клубничным вареньем!
Все это Алёша представил себе и опять чуть не улыбнулся, но вспомнил, что от улыбки у него трескаются и кровоточат губы, и сдержался.
Вставать было нужно, но так не хотелось, угревшись под одеялом и шубами, лежал бы и лежал весь день, но у него есть священная обязанность — заготовка дров. До прихода мамы он должен заправить печку. Это их праздник — затопить и смотреть, как играет пламя. Усевшись рядышком, подставлять огню руки, лица, мечтать о весеннем солнце.
С напряжением всех сил Алёша выбрался из-под шуб и одеял и стал завтракать. Медленно-медленно жевал тоненький ломтик хлеба, пахнувший копчёной колбасой, запивая чаем.
Потом стал трудиться. Это необходимо: без труда человек вянет, как трава без солнца, говорит мама.
Трудиться ему очень трудно. И, хотя топор не тяжел, рубка дров дается нелегко. Мама приносит обломки старинных стульев, кресел, кроватей из разбомбленных домов.
Горят они здорово, с треском, но крепки, как железные. Попотеешь, пока изрубишь.
Этой работы хватило бы до прихода мамы, но Алёша разделяет её на два приема. Потому что ему нужно ещё позаниматься, выучить уроки. Ленинградские ребята решили не бросать ученья ни за что! "Пусть не думают фашисты, будто они заставят нас вырасти неучами в осаде. Не поддадимся!"
Кто не мог ходить в подвал, где были классы с партами, с чёрной доской, тому уроки задавали на дом. И учительница через день, через два обходила таких ослабевших ребят…
Что-то её давно нет. Но она придёт же когда-нибудь, и Алеше будет чем отчитаться. В последний приход она задала урок на неделю!
Разогрев подмёрзнувшие чернила, Алёша переписывает набело диктант, который он научился сам себе диктовать.
И вдруг его подбрасывает далёкий подземный толчок, почти незаметный. Но он-то знает, что это начинается обстрел. Это ударило тяжёлое орудие, установленное немцами где-то за Пулковскими высотами.
Нарастает тугой свист, от которого из рамы вываливается заткнувшая пролёт окна подушка.
Разрыв позади дома сотрясает стены, жалобно звенят уцелевшие стёкла.
Снова подземный толчок, и снова тугой свист. И ещё, и ещё. Снаряды летят вразброс, разрывы справа, слева. Не поймёшь, куда целятся.
— Дураки! Дураки! — сквозь стиснутые зубы ругает фашистских артиллеристов Алёша. — Куда палят? Наши солдаты, пулемёты, пушки — все на окраинах. В центре города ничего военного нет… Ну и пусть, пусть тратят зря снаряды, дураки!
Вот где-то особенно близко грохнуло. Окна застелило дымом. Хочется посмотреть, что загорелось. Алёша подтягивается на подоконник. Горит дом напротив через улицу, хороший, красивый, с колоннами…
— Дураки! Дураки!
Может быть, потушат? Хочется посмотреть дольше, но снова далёкий подземный толчок, и он сползает с подоконника. От близкого разрыва могут попасть в глаза осколки стекла. А глаза ему пригодятся, чтобы смотреть в оптический прицел винтовки, а не зря глазеть из любопытства. Не имеет он права рисковать глазами будущего снайпера.
Алёша заставляет себя отвернуться к стене, на которой играют тени пожара…
Разрыв где-то далеко… Но следующий может быть и в их доме. Ему становится страшно при мысли, что вернется мама, а на месте дома — груды развалин… Вдруг доносится звук, от которого сразу теплеет на сердце. Он похож на успокаивающее гуденье пчелиного улья.
— Ура! — шёпотом кричит Алёша, у него что-то сел голос в последние дни. — Ура, пошли штурмовички! Они вам дадут жару!
Штурмовиков еле слышно за дальностью расстояния, но Алёша, закрыв глаза, воображает, как наши лётчики пикируют на фашистскую батарею, ведущую огонь. Как гитлеровские артиллеристы разбегаются и падают побитые…
Когда-то он любил рисовать такие картины цветными карандашами, но теперь сил нет, и он рисует эту картину мысленно. И шепчет:
— И это ещё не всё, вам ещё ночью «подсыплет» за нас за всех «Марат»!
Он знает, что матросы-наблюдатели, живые глаза броненосца, стоящего на Неве, притаившись у ничьей земли, высматривают позиции немецких батарей, замечают и засекают их по выстрелам.
А ночью медленно, тихо разворачивается башня главного калибра «Марата», громадные орудия нацеливаются по указанным точкам и — бамм, бамм! — грохают, грохают. И весь город содрогается от радостного гнева. Ага, достается и вам, фашисты! От таких снарядов ни один блиндаж не спасет. Главный калибр не шутка!
Днём «Марат» притворяется мёртвым. Вчера его беспрерывно бомбили. Эскадрилья за эскадрильей пикировала на линкор и сыпала бомбы, как мусор. Алёша видел их поток простым глазом. На палубе всё кипело, как будто извергались вулканы. Когда корабль окутался чёрным дымом, немцы бросили бомбёжку, решив, что всё кончено.
Но Алёша знал, что маратовцы перехитрили врагов, напустив дыму. Их бомбы линкору что орехи. Потому что поверх палубы матросы настелили много слоёв броневых плит, заготовленных для постройки военных кораблей на балтийской судоверфи.
Бомбы, попадая в них, сбрасывают разрывами несколько слоёв бронелистов, как чешую. Ночью матросы их снова положат на место, и всё…
Гитлеровцы радуются, что разбомбили линкор, а корабль хитро дремлет весь день, а ночью как проснется да как загрохочет!..
Вот и этой ночью он им даст! И радость отмщения бодрит Алешу. Он потирает руки, бормоча:
— Вам попадёт, попадёт, дураки!
От сильных переживаний вдруг очень хочется есть. Так хочется, что кружится голова и он валится на пол и падает мягко, как ватный. И долго лежит в забытьи.
"Тра-та-та-та! Тра-та! Тра-та!" — пробуждают его звуки горна. Оказывается, это уже новое утро. И он проспал от слабости целые сутки. И чуть не умер во сне! Но жив скуластый паренёк, к которому перешел его горн, — значит, и он будет жить!
Алёша приподнимает голову, потом, опираясь на руки, встаёт и идёт к столу, где ждёт его недоделанный урок. Надо заниматься, надо учиться, отставать нам нельзя, мы ленинградцы. Надо собраться с силами. И настроить мысли на занятия. Собрались же с силами ребята, которых повёл горнист помогать пострадавшим от обстрела.
Ах, какой же это отличный парень из пригородного колхоза, сколько в нём жизни, это какой-то бессмертный горнист.
Алёша даже загадал: "Если каждое утро он будет играть побудку, я буду жить!"
Вот и вечер наполнил комнату синим светом. Пора опустить тяжёлые, плотные шторы и зажечь лампочку-коптилку. В темноте нехорошо. Страхи ползут какие-то. Маленький огонёк, а всё же с ним веселей.
Главное, не застыть, не перестать двигаться, пока не придёт мама. Она потормошит, потискает немного.
С мамой ночь не страшна. Главное, пережить то время, когда остаёшься один, без неё.
Прошёл ещё один день осады. И Алёша остался жив. Темнеет быстро. Лишь на западе зловеще багровеет полоса заката.
И вдруг в этой багровой полосе возникают черные силуэты птиц. Стаями тянут они к городу, вороньё… в них есть что-то мёртвое, потому что они не машут крыльями… Это фашистские стервятники…
Куда же летят они? Тянут к Неве…
Один за другим пикируют с высоты и опять, опять клюют и клюют «Марат».
Воздух сотрясается от взрывов, и снова из окна вываливается подушка, которую, не помнит когда и как, поставил на место Алёша.
— Ничего у вас не выйдет, дураки, дураки, — шепчет он, отворачиваясь от окна, не в силах глядеть на зловещую картину бомбёжки. — Значит, досадил он вам ночью… Постойте, вот стемнеет, наша возьмет!
И спускает тяжёлую штору.
В комнате во всех углах сгущается тьма, только над столом жёлтый, тёплый огонёк коптилки. И рядом стриженая голова мальчика. Беззвучно движутся его губы, он шепчет сам себе диктант. Он занимается. Если не придёт учительница, тогда мама проверит уроки и задаст новые.
Вот она идет! Это её шаги! Он научился различать их издалека, на самых первых ступенях лестницы! Она три раза останавливается, на каждой площадке, ей нужно отдыхать. А может быть, она дает ему время подняться из-за стола, затем двинуться навстречу и помочь открыть забухшую от сырости дверь квартиры.
