Фарфоровая комната - Санджив Сахота
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она осторожно скрывает свою радость от того, что он против обыкновения не поднимается и не уходит, как только кончил. Нет, он лежит рядом, и она представляет себе его голову, которая покоится на овальной подушке, а открытые глаза глядят в потолок. Печальные глаза, помнится ей. Он перебирает пальцами свои волосы, кончик локтя едва ли не касается ее виска. Она убеждает себя в том, что может его разглядеть.
— Муджхе тумсе куч бат карни хай.
Я хотел бы обратиться к тебе. Как официально! Ее глаза расширяются. Улыбка.
— Ты окажешь мне честь.
В темноте слышен шорох: он поворачивается к ней лицом. Она ждет, прижавшись щекой к запястью и опустив глаза. Рука начинает ныть. Он ищет ее лицо и дотрагивается до подбородка, легко и нежно, одним пальцем, она и не думала, что муж способен прикоснуться вот так, ее губы раскрываются, и она слышит собственное дыхание, теплое и влажное. Слышит ли он? Наверное — да нет, точно, он чувствует его на своем запястье, когда гладит ей лицо, глаза, кожу вокруг колечка в носу, раскрывает ладонь, чтобы охватить всю ее прекрасную светлую щеку. Он ведет большим пальцем вдоль по ее руке, высвобождает из-под головы и целует, лижет ладонь. Кровь бурлит, бунтует и горит от желания, и слова изменяют ему. Разговор подождет. Он впивается в ее коричневые соски, а она стискивает руками сбившийся узел его волос. Их страсть как будто реальная вещь, которую можно потрогать, почуять и уж точно услышать.
16
Солнце стрелами проникает сквозь ставни. Мехар стоит, прислонившись бедром к каменной стойке, одна ее рука подпирает локоть другой, которая, в свою очередь, подпирает голову, — Мехар будто спит, а может, и вправду спит или спала, но от нее не укрываются суетливые и резкие движения Гурлин. Чайник ставится с размаху. Морковь режется с громким стуком. Мехар пропускает все это мимо себя и сосредоточивается на другом звуке — учитель напевает, собираясь домой. Кажется, она его уже видела, когда он шел по дорожке за стеной их комнаты: ей определенно знаком этот большой живот, очки, синий тюрбан и нечесаная борода. Она слушает приятную мелодию, пока та не тает так далеко, что уже бесполезно напрягать слух. Мехар открывает глаза. Гурлин водружает на стойку большую ротанговую корзину, берет оттуда баклажан и вонзает в него нож. Подавив улыбку, Мехар принимается замешивать тесто на вечер.
Братья накормлены, она уносит со двора последние тарелки, и, хотя солнце за домом клонится к горизонту, под вуалью все искрится светом и воздух напоен острым ощущением долгого и почти завершенного дня. В фарфоровой комнате Гурлин сидит на корточках перед лоханью с мыльной водой и моет тарелки.
— Вот еще, сестра, — говорит Мехар, ставя стопку тарелок поверх других.
Гурлин с каменным лицом отшвыривает мокрую тряпку и уходит, заявив, что забыла на крыше перец.
Мехар занимает ее место.
— Что это с ней? Весь день не в духе.
Харбанс молча заносит разделочный нож над перепуганной мышью, которая таскала у них зерно. Брызжет теплая кровь, Харбанс морщится и, опустив вуаль, ногой открывает дверь, чтобы выкинуть два кошмарных кусочка в поле. Они падают в жесткую траву, а в высоте уже кружит пустельга. Харбанс захлопывает дверь и заставляет Мехар подвинуться, чтобы смыть брызги крови с рук.
— А у колонки нельзя было? — с досадой спрашивает Мехар.
— Дело в том… Муж больше ее не зовет, — говорит Харбанс, понизив голос и подбирая слова. — Она беспокоится.
Мехар подает ей полотенце вытереть руки.
— Я так и подозревала. Бедная. Они никогда о нас не думают.
— А к тебе прошлой ночью приходил муж? — спрашивает Харбанс, принимая вымытую миску.
— Ко мне? Да. А что?
— Так просто. Ничего. У Гурлин бывают заскоки, сама знаешь. Но вчера она подслушала разговор двух мужчин.
— О чем?
— Не знаю. Потом один взял велосипед и уехал.
— Они приходят и уходят когда хотят. Что с того?
Мехар полощет последнюю тарелку, встает и видит, что щеки у Харбанс мокры от слез.
— Что случилось?
— Ничего. Жалко ее, вот и все.
Она притягивает Мехар к себе и обнимает так крепко, будто боится больше никогда не увидеть.
— Наверняка все уладится.
17
К тому времени — в разгар лета 1929 года — по штату распространились слухи о том, что по деревням и фермам ходят повстанцы и собирают ценные вещи, а если им не дают добровольно, отнимают силой. Одни говорили, что их раздают людям, разорившимся в результате британской внешней политики. Другие — что на них покупают боеприпасы для движения «Свободная Индия». Так или иначе, Май решила совершить ежегодное паломничество в Амритсар, пока еще была возможность, пока дороги не перегородили люди на верблюдах и путешествия не стали опасной затеей. Она собиралась взять с собой Джита и отсутствовать шесть дней.
И вот каждую ночь Мехар сбегает в поле, где уже высоко поднялась пшеница и где ее ждет Сурадж. Это его идея — встречаться не на ферме, а под открытым небом.
Однажды она приносит с собой низку жемчужин и высоко поднимает на фоне ночного неба, как будто венчая ими луну. Какое все маленькое, думает она. В какие узоры мы сплетаем свою жизнь.
— Зачем ты их принесла? — спрашивает Сурадж.
— Не знаю. Наверное, по привычке. Ты же мне их достал.
Он выпускает ее из объятий и откидывается на спину.
— Все это чушь дремучая. Убери их.
Она лежит тихо, не соглашаясь с ним, и любуется рисунком ночного неба. Потом отряхивает и надевает шальвары.
— Не уходи, — говорит он.
— О нет, мне пора.
Это уже третья такая ночь подряд, и Мехар знает, что ей простятся любые речи. И еще знает, что ей нравится тоже немножко властвовать над мужем.
— Еще разок? — спрашивает он.
— Завтра, — смеется она.
— Завтра, — повторяет он со вздохом.
— Как нам повезло, что мы можем побыть вместе.
Мехар хочется сказать еще что-нибудь. Что-нибудь из ее собственного мира, поделиться своими ежедневными заботами.
— Не все так счастливы. Моя бедная сестра очень расстроена.
— Кто?
— Гурлин.
Мехар колеблется — продолжать или нет? Не сочтет ли он ее скучной?
— Твой
