Дом - Федор Абрамов

А в общем-то, чего скулить? Есть крыша над головой. И есть с кем душу отвести. С любой карты ходи – не осудят. А то ведь что за друзья-приятели пошли в Пекашине? Пока ты их горючим заправляешь, из бутылки в хайло льешь, везде для тебя зеленая улица, а карманы обмелели – и расходимся по домам.

Одно бесило в старике Егоршу – Евсей постоянно ставил ему в пример Михаила: у Михаила дом, у Михаила дети, у Михаила жизнь на большом ходу…

– Да плевать я хотел на твоего Михаила! – то и дело взрывался Егорша. Придмер… Подумаешь, радость – дом выстроил да три девки стяпал. А я страну вдоль и поперек прошел. Всю Сибирь наскрозь пропахал. Да! В Братске был, на Дальнем Востоке был, на Колыме был… А алмазы якутские дядя добывал? Целины, само собой, отведал, нефтью ручки пополоскал. Ну, хватит? А он что твой придмер? Он какие нам виды-ориентиры может указать? То, как на печи у себя всю свою жизнь высидел?

– Илья Муромец тоже тридцать лет и три года на печи сидел, да еще сидел-то сиднем, а не о прыгунах-летунах былины у людей сложены, а об ем.

– Не беспокойся! По части былин у меня ого-го-го! Я этих былин… Я всю Сибирь солдатами засеял! Кумекаешь, нет? Один роту солдат настрогал. А может, и батальон. Так сказать, выполнил свой патриотический долг перед родиной. Сполна!

Евсей отшатнулся, замахал руками: не надо, не надо! И это еще больше раззадорило Егоршу:

– Ух, сколько я этих баб да девок перебрал! Во все нации, во все народы залез. Такую себе задачу поставил, чтобы всех вызнать. Казашки, немки, корейки, якутки… Бугалтерию надо заводить, чтобы всех пересчитать. Мне еще смалу одна цыганка нагадала: "Ох, говорит, этот глаз бедовый синий! Много нашего брата погубит…"

– Нет, Егорий, нет, – сокрушался Евсей, – ты не баб да девок губил, ты себя губил.

– Че, че? Себя? Да иди-ко ты к беленьким цветочкам! Баба на радость мужику дадена. Понятно? Бог-то зря, что ли, Еву из ребра Адамова выпиливал? Не беспокойся, мы кое-что по части твоей религии тоже знаем. Слушали антирелигиозные лекции и на практике курс прошли. Одна святоша мне на Сахалине попалась – ну стерва! Без молитвы да без креста на энто дело никак!..

– Грех-то, грех-то какой, Егор!

– Чего грех? С молитвой-то в постель грех? Я тоже, между протчим, ей это говорил…

И тут уж Егорша открывал все шлюзы – до слез доводил старика своими похабными россказнями.

Мир всякий раз восстанавливали с помощью «бомбы». Совсем неплохое, между протчим, винишко, понравилось Егорше: и с ног напрочь не валит и температуру нужную дает, а потом слово за слово – и, смотришь, опять на Михаила выплывали. Опять на горизонте начинал дом его маячить.

– А главный-то дом знаешь у Михаила где? – как-то загадочно заговорил однажды старик. – Нет, нет, не на угоре.

– Чего? Какой еще главный? – Егорша от удивления даже заморгал.

– Вот то-то и оно что какой. Главный-то дом человек в душе у себя строит. И тот дом ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Крепче всех кирпичей и алмазов,

– Я так и знал, что ты свой поповский туман на меня нагонять будешь.

– Нет, Егорушко, это не туман. Без души человек яко скот и даже хуже…

– Яко, яко… Ты, поди, целые хоромы себе отгрохал, раз Мишка – дом? Так?

– Нет, Егорий, не отгрохал. Я себя пропил, я себя в вине утопил. Нет, нет, я никто. Я бросовый человек. Не на мне земля держится.

– А на Мишке держится?

– Держится, держится, – убежденно сказал Ев-сей. – И на Михаиле держится, и на Лизавете держится.

– На моей, значит, бывшей супружнице? – Егорша усмехнулся и вдруг грязно выругался.

– Ох, Егорий, Егорий! До чего ты дошел…

– Чего – дошел? Лизавета святая… На Лизавете земля держится… А она за кого держится? Ветром надуло ей двойню, а? Я по крайности грешу всю жизнь, дан прямо и говорю: сука! Люблю подолы задирать. А тут двоих щенят сразу с чужим мужиком схряпала – все равно придмер, все равно моральный кодекс…

Плачущий, как ребенок, Евсей опять с испугом замахал руками: будет, будет! Бога ради остановись!

– Хватит! Потешились, посмеялись кому не лень. Ах, ох… постарел… лысина… Мы-де чистенькие, близко не подходи. Я покажу тебе – чистенькие! Я покажу, как Суханова топтать!

– Што, што ты надумал, Егорий?

– А вот то! – Егорша вскочил на ноги. – Ха, на ей земля держится! Они домов понастроили – не горят, не тонут. Посмотрим, посмотрим, как не горят. Посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать будут! Вот тут, на этом самом месте!

– Егор, Егор! – взмолился Евсей. – Не губи себя, ради бога. Што ты задумал? На кого худо замыслил? Да ежели на Лизавету, лучше ко мне и не ходи. Я и за стол с тобой не сяду.

– Сядешь! Рюмочка у нас с тобой друг. А этот друг, сам знаешь, на разбор не очень. – И с этими словами Егорша выкатился из конуры.

Она не поверила, самой малой веры не дала словам Манечки-коротышки, потому что кто не знает эту Манечку! Всю жизнь как сорока от дома к дому скачет да сплетни разносит.

– Не плети, не плети! – осадила ее Лиза и даже ногой топнула. – Избу Егорша продает… С чего Егорша будет продавать-то? С ума спятил, что ли?

А вскоре на телятник прибрела, запыхавшись, Анфиса Петровна, и тут уж хочешь не хочешь – поверишь.

– Бежи скорее к Пахе-рыбнадзору! Тот иуда избу пропивает.

И вот заклубилась, задымилась пыль под ногами, застучали, захлопали ворота и двери. Паха в одном конце деревни, Петр Житов в другом… В сельпо, в ларек заскочила, к Филе-петуху наведалась – тоже не последний пьяница. Всю деревню прочесала, как собака по следу за зверем шла.

Отыскала у Евсея Мошкина – за «бомбой» сидят.

– А-а, что я тебе говорил? Что? – Егорша закричал, заулюлюкал, как будто только ее прихода и ждал. – Говорил, что сама приползет? Вот тебе и дом не горит, не тонет. Все шкуры, все святоши, покуда огонек не лизнет в одно место!.. Думаешь, из-за чего она пришлепала? Из-за дома главного? Как бы не так! Из-за того, в котором живет. Из-за того, что я малость жилплощадь у ей подсократил…

Лиза молчала. Бесполезно взывать к Егорше, когда он вот так беснуется (она это знала по прошлому), – дай выкричаться, дай выпустить из себя зверя. И тогда делай с ним что хочешь, голыми руками бери – как голубь, смирнехонек.

– Егорий… Лизавета Ивановна…

– Цыц! – заорал Егорша на пьяного старика и опять начал звереть, на глазах обрастать шерстью.

И Лиза, как слепой котенок, тыкалась своими глазами ему в мутные, пьяные глаза, в обвисшие – мешочками – щеки, в опавший полусгнивший рот, чтобы найти лазейку к его сердцу – ведь есть же у него сердце, не сгнило же напрочь! – и Егорша, как всегда, как раньше, как в те далекие годы, когда она соломкой стлалась перед ним, когда при одном погляде его тонула в его синих нахальных глазах, разгадал ее.

– Ну че, че зеленые кругляши вылупила? Не ожидала? Дурачки, думаешь, кругом? "Я ведь вон как тебя встретила… на постой к себе приглашала…" Я покажу тебе постой в собственном доме! Я покажу, как хозяина законного по всяким конурам держать! Я докажу… Имею… Закон есть…

Надо бы плюнуть в бесстыжую рожу, надо бы возненавидеть на всю жизнь, до конца дней своих, а у нее жалость, непрошеная жалость вдруг подступила к сердцу, и она поняла, почему так лютует над ней Егорша. Не от силы своей, нет. А от слабости, от неприкаянности и загубленности своей жизни, оттого, что никому-то он тут, в Пекашине, больше не нужен. Но бес, бес дернул ее за язык:

– Ты меня-то казни как хошь, топчи, да зачем деда-то мертвого казнить дважды?

И этими словами она погубила все.

Сам сатана, сам дьявол вселился в Егоршу. И он просто завизжал, затопал ногами. И она больше не могла выговорить ни единого слова.

Как распятая, как пригвожденная стояла у дверного косяка. Нахлынуло, накатило прошлое – отбросило на двадцать лет назад. Вот так же было тогда, в тот роковой вечер, вот так же кричал тогда и бесновался Егорша, перед тем как исчезнуть из Пекашина, навсегда уйти из ее жизни.

Михаила дома не было, иначе у нее хватило бы духу, преступила бы запретную черту, потому, что не со своей докукой – ставровский дом на карту поставлен; Петра она сама проводила на пожар, чтобы отвести беду от Михаила (того, по словам Фили, чуть ли не судить собираются – будто бы на пожар ехать отказался); на Григория валить такую ношу – своими руками убить человека…

Что делать? С кем посоветоваться?

Побежала все к той же Анфисе Петровне – кто лучше ее рассудит?

– В сельсовет надо, – сказала Анфиса Петровна, ни минуты не раздумывая.

– Да я уж тоже было так подумала… – вздохнула Лиза.

– Ну дак чего ждешь? Чего сидишь?.. А-а, вот у тебя что на уме! Родной внук, думаешь. Думаешь, как же это я против родного-то внука войной пойду? Не беспокойся. Его еще дедко дома лишил. Знал, что за ягодка растет… Да ты что, дуреха, – закричала уже на нее Анфиса Петровна, – какие тут могут быть вздохи да охи? Для того Степан Андреянович полжизни на дом положил, чтобы его по ветру пускали да пропивали? Ты подумала об этом-то, нет?