Светить можно - только сгорая - Михаил Скрябин

Мысль о побеге, о возвращении в строй стала навязчивой, как наваждение. С ней он засыпал на своей жесткой койке, с ней просыпался ранними северными утрами. Но как бежать? За каждым шагом следит полиция, даже однодневная отлучка будет замечена и вызовет погоню. И какую дорогу выбрать? Уйти в сторону от великой реки — погибнуть в тундре. Двигаться вдоль Лены? По берегу тянутся телеграфные провода, по которым помчится депеша с приметами беглеца, — далеко не уйти. Остается единственный путь — на одном из пароходиков, плывущих вверх по течению, добраться до Усть-Кута, а там видно будет. Но этот план требует огромной подготовки: войти на палубу парохода в Олекминске нечего и думать — мышь не проскользнет на судно, не замеченная полицейскими. И потом нужно, чтобы пошел на риск капитан парохода, чтобы не выдала команда. Вопросы, вопросы, вопросы… Но ждать еще шесть лет невыносимо.

Почти год Урицкий готовил побег. Удалось договориться с капитаном одного из пароходиков, снующих по Лене. Больше он ни с кем не делился своими планами, хотя разговоры о побегах не раз поднимались в колонии политических ссыльных. Мнение было общее — бежать из Якутии невозможно.

Весна в тех краях неудобна для побегов из-за чересчур светлых ночей. Моисей дождался конца июля, когда земля все-таки укрывалась ночным темным покровом, и тихонько, чтобы не разбудить соседей, вышел из дома. На берегу снял с себя одежду, уложил ее на видном месте, словно собираясь купаться. Потом оделся в светлый костюм, заранее купленный тайно в одном из селений (костюма этого никто в Олекминске не видел), и отправился в затон, где стояли лодки. Одна из них была не на замке, весло хранилось в условленном месте, несколько сильных гребков, и мощное течение подхватило утлое суденышко, унося беглеца в сторону, противоположную возможной погоне — не на юг к России, а на север к Ледовитому океану. Благодаря плаванию по Днепру на отцовском «дубке» Урицкий сохранил сноровку в руках, и лодка быстро оказалась за поворотом реки, не видимая со стороны Олекминска, что было как раз вовремя, так как стало совсем светло.

Все было рассчитано до мелочей: в нескольких верстах от Олекминска Урицкий заметил сначала дымок, а затем показался и пароходик. Молотя колесами по воде, он тяжело продвигался против течения, но Моисею казалось, что он летит стрелой навстречу беглецу.

Капитан пароходика не подвел. С борта был спущен штормтрап, и Моисей, ухватившись за его веревки, быстро взобрался на борт. Никого на палубе не было видно, конспирация соблюдалась полностью, и, найдя приоткрытый люк, Урицкий спустился в трюм. Через какое-то время он услыхал, что люк захлопнулся.

Когда глаза привыкли к полутьме — слабый свет проникал только сквозь крохотный иллюминатор, — Моисей разглядел, что между ящиками с грузом оборудована как бы жилая каюта: лежала подстилка для сна, в металлическом противне находились продукты. Вот в этой «каюте» надлежало проделать вверх по Лене около двух тысяч верст. Интересно, хватилась уже полиция? Ведь если лодку обнаружат, будет над чем поразмыслить. Хотя быстрое течение реки уносило хрупкую посудину к Ледовитому океану.

Действительно, полиция очень скоро хватилась ссыльного. Однако найденная на берегу его одежда, опознанная многочисленными свидетелями, подтверждала версию, что политический ссыльный Урицкий утонул во время купания. Об этом был составлен акт, который был направлен из Олекминска якутскому губернатору. И человек был списан.

Только департамент полиции, уже неоднократно имевший дело с «утопленниками», акту до конца не поверил. Во все концы России был разослан циркуляр о розыске Урицкого.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Весь долгий путь удача не оставляла Урицкого. И к середине сентября девятьсот пятого года он багополучно добрался до Красноярска. Явка, полученная еще в Олекминске, привела его к одному из руководителей Красноярского комитета РСДРП. Моисей полагал, что пробудет в Красноярске день-два и затем выедет в Петербург, но товарищ из комитета этот план отверг:

— Сразу видно, что вы плохо осведомлены о политической обстановке в наших краях.

От него Урицкий узнал, как развивались революционные события в Сибири.

Весть о крови, пролитой народом 9 января, всколыхнула сибирскую глушь! В Красноярске, так же как в других городах Сибири, прошли демонстрации протеста против злодеяний царизма. Демонстрации постепенно переросли в стачки и забастовки. В августе отбушевала, как выразился член Красноярского комитета, «великая Сибирская железнодорожная забастовка». Чтобы потушить ее, полиция производила массовые аресты, организовывала повальную проверку документов в поездах, следующих в центр России.

Моисей понял, что дальнейший его путь с документами на имя Кузьмича был бы просто недопустим.

— Посмотрите на себя, — добавил товарищ из комитета, — вешалка для костюма, можно только диву даваться, что с такой внешностью вас еще не схватил первый попавшийся полицейский. Я палочку Коха, сопутствующую многим политическим ссыльным, издали внжу.

Врач, осмотревший Урицкого, в постановке диагноза был категоричен:

— С туберкулезом, батенька мой, шутки плохи. Особенно когда так истощен весь организм. Так что питание, сон и лекарства.

Устроить Урицкого на надежной квартире было поручено рабочему депо станции Красноярск Борису Шумяцкому. К нему и повел Моисея обследовавший его врач Михаил Ильич. По пути Урицкий узнал, что врач был социал-демократом, жил в Красноярске на нелегальном положении и что на самом деле зовут его Виктором Манлельбергом, в Красноярске он находится временно как «партийный профессионал».

— Плохо, конечно, что в Красноярске преобладают большевики, а я ведь меньшевик, — доверительно пожаловался Мандельберг.

— А вы были на Втором съезде? — спросил Урицкий.

— Да, как делегат от Сибирского союза…

О последних событиях в жизни партии в Олекминске знали только понаслышке. Конечно, в далекую ссылку долетали отрывочные вести о расколе в партии, о разделении на большевиков и меньшевиков, но разобраться в этом Урицкому было трудно. Слишком незначительна была информация о Втором съезде РСДРП. И вдруг такая возможность: так сказать, из первоисточника, от делегата съезда узнать об истинных причинах раскола.

Почувствовав в Урицком заинтересованного и неискушенного слушателя, доктор всю дорогу до квартиры Шумяцкого рассказывал о том, что произошло на съезде.

— Главная причина в отношении к диктатуре пролетариата и вообще к программе партии, — говорил Мандельберг. — Делегаты съезда Акимов и Мартынов доказали, что нельзя стоять на устаревших позициях Карла Маркса. Классовые противоречия между капиталистом и рабочим постепенно смягчаются, и социализм можно построить в современном обществе без обострения их взаимоотношений.

Это было что-то новое. Неужели годы тюрьмы и ссылки так отдалили его от товарищей, с которыми начинал борьбу за пролетарскую революцию?

— А что говорили большевики? — спросил Урицкий.

— Ну, Ленин, как всегда, был категоричен, — ушел от прямого ответа доктор…

Хозяин квартиры Шумяцкий вернулся с работы поздно. Гости уже сидели за столом, на котором пыхтел самовар, взятый доктором у хозяев. Поздоровавшись, Шумяцкий прошел к умывальнику…

— Ты, Борис, видимо, решил насквозь протереть ладони, — насмешливо заговорил Мандельберг. — Вот представляю тебе товарища Кузьмича. Комитет принял решение о привлечении его к нелегальной работе в Красноярске. Тебе поручено устроить его к хорошей и надежной хозяйке на квартиру.

Урицкий заметил, что доктор в присутствии Шумяцкого от разговоров о разногласиях в партии старался уклониться. Он стал расспрашивать Урицкого о ссылке, затем перевел разговор на житье-бытье рабочих Красноярска и, втянув в разговор хозяина, стал прощаться.

Наступила глухая ночь, когда Шумяцкий повел Урицкого «в надежный адрес», как он выразился, в Почтамтский переулок. Весь путь они прошли молча.

Урицкий ощутил какую-то настороженность, недоверчивость Шумяцкого. Виной этому, как он узнал позднее, были его отношения с доктором.

Мандельберг попал на Второй съезд партии случайно. Ему и Троцкому бывший экономист Гутовский самовольно и единолично от имени Сибирского союза выдал мандаты на съезд. Так называемая «сибирская делегация» выступила против Ленина, что позднее было встречено с возмущением во всех социал-демократических организациях Сибирского союза.

«Бывшая сибирская делегация не представляет Сибирского союза, — говорилось в их протесте. — Сибирский союз и комитеты стоят совершенно на иной точке зрения, чем их бывшие делегаты, в отношении к разногласиям в центре. И только по причудливой игре „массы случайностей“ на съезде — сибирская делегация оказалась в оппозиции к собственной организации…»