Сергей Савельев. Диалоги с гением - Амиран Сардаров

О себе

Амиран Сардаров: В России существует второй Савельев? Другой такой же крутой, как и вы?

Сергей Савельев: Да я не крутой. Просто рассказываю о том, чем я занимаюсь. Пытаюсь это сделать доступно, чтобы было понятно всем. Потому что ученые, которые не могут школьнику объяснить, чем они занимаются ― это или идиоты, или жулики. Что, собственно говоря, мы постоянно и наблюдаем. Как у нас в стране, так и за рубежом. Вот я и пытаюсь рассказать о мозге. Потому что дело сложное, жуликов и мистификаторов полно. Поэтому я рассказываю то, что есть. Может быть, я не всегда прав, бывают такие случаи. Но то, что я знаю ― это всегда можно проверить. Потому что я занимаюсь структурой, которую можно взвесить, измерить и посмотреть. Морфофункциональная организация, сначала структура, а потом всё остальное.

Амиран Сардаров: Для вас есть авторитеты?

Сергей Савельев: К сожалению, на сегодняшний день таких авторитетов уже нет, все перемерли. Были авторитетные люди и хорошие специалисты. Сейчас специалистов в моей области очень мало, даже в мире. Потому что область не модная, денег на нее не дают. И она считается как бы завершенной частью нейробиологии. Поэтому конкуренция небольшая, работы много.

Когда я начинал свою деятельность, то мой шеф учитель Вадим Петрович Зворыкин (кстати говоря, племянник того самого Зворыкина, который изобрел телевизор), спросил меня:

— Вы уверены, что хотите заниматься тем, чем занимаетесь?

— Да, конечно.

— Имейте ввиду, ― сказал он как-то мимоходом. ― что хороший нейроморфолог формируется через 20 лет. Вы как?

— А я никуда не тороплюсь.

И он почти не ошибся. Мне понадобилось 25 лет.

Амиран Сардаров: А сколько вам было лет, когда начали?

Сергей Савельев: Чисто неврологическая часть началась с 19-ти.

Амиран Сардаров: Верили в религию когда-нибудь?

Сергей Савельев: Да, как выросший в Советском Союзе, который был наполнен фальшивками, ложью, гнусными комсомольскими и партийными вожаками, которые только и знали, что воровать, прямо или косвенно, и пользоваться всем этим ― естественно, в такой гнусной и омерзительной среде, которая не подлежала даже обсуждению, то как всякий нормальный человек, у которого была хоть одна извилина в виде протеста против этого всего, начинал искать выход. Какие были выходы? Религия. Я в детстве самостоятельно и без чьей-то посторонней помощи ходил в церковь, интересовался священными писанием и религиозными книгами. Пока не понял, как это всё устроено. Когда я увидел очередной вариант учения марксизма и ленинизма, только в другом виде, то быстро перестал к этому относиться серьезно. Если отдаешь отчет о происходящем, то быстро приходишь в сознание.

Амиран Сардаров: Долго перебирали, прежде чем прийти в свою профессию?

Сергей Савельев: Никогда не перебирал. Вообще ничем больше не занимался. В этом отношении я ограниченный человек. Так сложилось, что я в семилетнем возрасте оказался на биологическом факультете одного из московских ВУЗов. И там довольно много лет вынужден был сидеть в уголке на задней парте, пока родители учились. Поэтому с детства я прослушал институтский курс первый раз. Потом, когда подрос, будучи школьником, ездил в университет и прослушал второй раз. А потом и сам учился. Ну, вот за 15 лет даже такой бестолковый, как я, смог получить высшее образование. То есть я много раз прослушал одно и то же, и видимо в силу своей тупости, мне было одинаково интересны все три раза. Поэтому больше ничем не занимался, даже читать выучился по биологическим книжкам. Не знаю, хорошо это или плохо.

Амиран Сардаров: Вы можете сказать, что вам повезло, и вы для себя нашли профессию по душе?

Сергей Савельев: Не знаю, я же не занимался больше ничем другим. Вообще, мне никогда не везло. Как может профессор сказать, что ему повезло, если он десять лет проработал лаборантом? Поищите мне профессоров, которые по десять лет лаборантами работают. Что-то я не вижу вокруг себя ни одного.

Амиран Сардаров: Бывало такое, что опускались руки?

Сергей Савельев: Конечно, непрерывно. В советские времена я вообще не собирался делать какую-то научную карьеру, а хотел заниматься тем, что мне нравилось.

Амиран Сардаров: Фотографировать?

Сергей Савельев: Ну почему. Фотография ― это один из инструментов моей науки. Мозги всегда снимались. Цитоархетектонику, макро, микро, всякие другие вещи. Это было частью профессии. Если человек занимается профессией, то он должен уметь в ней делать всё. Вот это было одним из сложнейших компонентов, многие так и не научились. А если полагаться на какого-то фотографа, гистолога-лаборанта, а самому сидеть и мыслить ― в результате станешь болтливым идиотом, что мы часто и видим. Человек должен уметь делать в своей профессии всё, иначе он не профессионал. Поэтому, я занимался всем, что касалось моей профессии. У меня был избыток времени, я никуда не торопился, потому что в советские времена торопиться было некуда.

В 19 лет у меня была возможность уехать в Германию. Один из крупных немецких профессоров, посмотрев мои препараты в Институте мозга, пригласил меня делать то же самое, но в Германии, натурализоваться. Но я не поехал, потому что понимал, что там мне придется делать то, что скажут, а не то, что мне нравится. Осознанный выбор.

Амиран Сардаров: Что для вас работа, способ интересно проводить время, это делает вас счастливым?

Сергей Савельев: Счастливый человек это тот, кто делает то, что ему нравится. Я это и делаю. Могу ответить стихами из букваря Бёме, который издали во Франции русские мигранты и крупные художники. Женщина по фамилии Бёма подобрала в том числе сочинителей стихов, которые написали к каждой букве свой стих. И вот в буква «л» был такой стишок, который полностью отражает мое представление об этом мире и свою позицию в нем. Он звучит так:

Леший, сидя в чистом полеЛапти плел, свистал, да пелИ довольный своей долейНикого знать не хотел

Из гуманистических соображений я рассказываю о своей работе. Но вот этим стихом исчерпывается моя реакция и на внешние моменты и на всякие другие проблемы.

Амиран Сардаров: А как вы вообще относитесь к людям? Были когда-то идеалистические желания им помочь?

Сергей Савельев: Это объект моих исследований, как мне их не любить. Людей я знаю хорошо, давно среди них живу. Представить себе, что та среда, в которой я вырос, и что ей требуется помощь ― это, конечно, смешно. Вы не представляете, что это за район в 60-е и 70-е годы. В отношении человечества никаких иллюзий у меня не было. Но это не значит, что они мне не интересны. Это бесконечный источник вдохновения.

Жалко, конечно, когда ты наблюдаешь, как люди десятилетиями совершают одни и те же ошибки и не отдают себе отчет о том, что они делают. Это позволяет задуматься о мозге. Когда вы занимаетесь мозгом, то наблюдение за людьми ― это такой же инструмент научного исследования, как и ковыряние в мозгах усопших людей. Это столь же важно, иначе вы не поймете, как это всё работает. Такой же компонент.

Амиран Сардаров: У вас есть мечта?

Сергей Савельев: Дожить до церебрального сортинга, получить возможность активно работать, чтобы было необходимое оборудование, чтобы изучать мозги хотя бы post morten многих талантливых и одаренных людей, которые умирают. Наладить цитоархетонический анализ, хотя бы после смерти людей. А в идеальных условиях ― и при жизни. Меня интересуют не так уж и много людей. Но таких возможностей у меня сейчас нет. Потому что на это требуются очень значимые ресурсы, а у меня нет необходимого и достаточного оборудования. Хотелось бы создать такой завод по изучению мозга, с цехами по квадратному километру, чтобы была точная техника и налаженная система, которая бы позволяла собирать то бесценное в человечестве, а именно его мозги, и исследовать их.

Вот в таких масштабах. Чтобы я мог смотреть все эти мозги. И тогда я был бы совершенно счастлив. Но, боюсь, что это несбыточная мечта. Я уже когда-то попробовал свою мечту на вкус. Книга про Изменчивость и гениальность ― это романтическое послевкусие. Для осуществления моей мечты нужно реальное желание человечества разобраться в собственных мозгах. Такого желания я у него не вижу. Программы, которая сейчас делают в Европе, которые делает Обама ― они никогда ни к чему не приведут. Они порочны в своем зародыше. И это не те деньги, за которые можно что-то сделать. Программа реального изучения мозга человека, хотя бы на том уровне, который я вижу на сегодняшний день, чтобы она давала результат через 3–5 лет — это требует серьезных вложений. Таких вложений нет, и я боюсь, что не доживу. Но это ничего не значит. Всё, что могу — я делаю. Может быть найдутся заинтересованные люди, которые как-то это сделают, со мной или без меня.