Наступление продолжается - Юрий Стрехнин

Гурьев вышел.

«Нет, солдату легче! — подумал капитан, поглядев ему вслед. — Хата отведена, повесил портянки сушить — и отдыхай. А тут, пока все проверишь, да доложишь, да подпишешь, — глядишь, спать-то и некогда: «сверху» команда «Выходи строиться». А Гурьеву и того канительней».

Яковенко положил руку под голову и закрыл глаза. «Сколько же еще продлится этот поход? — подумал он. — Люди терпят, а кони совсем подбились… Как бы не пришлось с повозок на плечи еще кой-чего перекладывать… Легче бой вести, чем такой марш совершать».

Скрипнула дверь. В комнату вошел его заместитель по политической части старший лейтенант Бобылев. Яковенко видел, что Бобылев устал до предела: не легко ему в его сорок пять лет, со здоровьем, подорванным в ленинградской блокаде, шагать такие марши…

Капитан подвинулся на кровати, освобождая место рядом с собой:

— Ложись, Николай Саввич!

Замполит присел на корточки возле аппарата и, взяв трубку, стал разыскивать агитатора полка. Он хотел узнать последние новости и рассказать о них бойцам.

Повернувшись на бок, Яковенко увидел, что Бобылев, уже начав разговор, вдруг сразу как-то посветлел. С его худого лица мигом исчезла усталость, многочисленные морщины на лбу и у седоватых висков разгладились.

— Немцев от Ленинграда погнали! — ликующим голосом проговорил он.

— Неужели? — привстал Яковенко.

— Точно! Полный конец блокады! Сводка за двадцать седьмое января!..

— Ну, поздравляю!

Яковенко, приподнявшись с кровати, горячо пожал руку Бобылеву. Тот встал и торопливо шагнул к выходу.

— Куда ты? — удивился Яковенко. — Солдаты отдыхают. Утром поговоришь.

— Разве можно такую новость держать? Сейчас же всем агитаторам наказ дам: пусть бойцам расскажут. Да и сам побеседую.

Бобылев легко, совсем по-молодому, выбежал из комнаты.

«Вот беспокойная душа», — улыбнулся Яковенко. Он был рад за Бобылева. Капитан знал, как нетерпеливо ждал Бобылев вестей об осажденном городе. В Ленинграде у Николая Саввича — оставались родители — дряхлые старики. Сам он первую осадную зиму прожил там же, продолжая работать, как и другие, в своем холодном, полуразбитом снарядами цехе. Весной сорок второго его призвали в армию. На ораниенбаумском пятачке, будучи парторгом роты, он был ранен и по Ладоге отправлен в тыловой госпиталь, откуда, после краткосрочных курсов политсостава, и попал в этот полк. Жена и дочь замполита были эвакуированы и сейчас жили где-то в Казахстане. «Вернется и сядет своим поздравления писать», — подумал Яковенко.

А в эту минуту во всех хатах, переполненных отдыхающими солдатами, о радостной вести уже рассказывали агитаторы — коммунисты и комсомольцы батальона. В одной из хат об этом говорил бойцам сам Бобылев, взволнованный, сияющий.

Сразу забыв про сон и усталость, слушали солдаты о могучем ударе, нанесенном врагу далеко отсюда, на севере, у стен великого города. Ни сам замполит, ни те, кто сейчас слушал его, еще не знали, что этот удар под Ленинградом — один из невиданных по силе ударов, которыми враг скоро, уже через несколько месяцев, будет отброшен прочь с советской земли. Солдаты еще не могли знать, что второй из этих ударов скоро нанесут они, что именно они устроят врагу на Украине еще один «котел», подобный тому, который был устроен гитлеровцам год назад под Сталинградом.

Всю ночь шел дождь. Беспокойно и настойчиво шуршал он по соломенной кровле хаты.

По временам в шум дождя врывался могучий железный гул и заглушал его; мелко-мелко дребезжали стекла в оконцах, и даже сквозь сон чувствовалось, как подолгу дрожит пол хаты; всю ночь через село колонна за колонной шли танки.

Под утро, услышав за окном смутные голоса и стук повозок, выкатывавшихся на дорогу, Ольга и Зина, торопливо натянув так и не успевшие просохнуть сапоги, вышли на улицу, поеживаясь от сырости.

Стояла мутная предрассветная полутьма. На дороге уже строились роты. Слышались позвякивание и поскрипывание снаряжения и негромкий, как бывает в строю, говор.

Выйдя на дорогу, подруги тотчас же разошлись, каждая в свою роту.

— Сюда, сестра, к нам! — услышала Ольга и подошла к бойцам, стоящим около плетня. Это была ее вторая рота.

— Ну как, барышня, выспались? — бойко спросил молодой солдат с озорным широкоскулым лицом.

Ольга строго сдвинула брови:

— Я не барышня вам, а младший сержант медицинской службы!

Солдат оглядел ее с головы до ног, чему-то про себя ухмыльнулся, но тут же сделал серьезное лицо:

— Извините, товарищ младший сержант!

Ольга прошла вперед, несколько смущенная своей строгостью. Сзади кто-то серьезно и с уважением заметил:

— С принципом девушка.

— По первости! — возразил озорной голос. — А там, гляди, сядет к кому-нибудь на повозочку…

«Вот и не сяду! Весь марш буду в строю идти!» — упрямо сказала себе Ольга и широкими шагами, не выбирая, где посуше, вышла в передние ряды.

А сзади продолжали говорить о ней:

— Вы, ребята, ее не обижайте! — поучал солдат из пожилых. — Ранят в бою — еще молиться на нее будете.

— Уже молюсь! Без боя! — перебил все тот же озорной голос.

— Я тебе всерьез говорю, — строго сказал пожилой, — и чтоб при ней никакой этой словесности.

— А ежели, Григорий Михайлович, к примеру, пушку из грязи тащить. Разве тут без этого обойдешься?

— Обойдешься! Гастев у нас обходится же.

— Гастев — человек еще необразованный, не обучен этой самой словесности. А я вот без нее никак не могу: привык.

— Ничего. И тебе язык почистить пора. Это не курево, отвыкнуть можно. В какое время живешь?

— Конечно, культура требует… — нехотя подтвердил озорной голос.

Раздалась команда. Разговор замолк. По чавкающей грязи рота зашагала вдоль улицы.

На сером, цвета шинельного сукна, небе робко, как-то краешком, выглянуло заспанное, неяркое солнце. Оно медленно освобождалось от пухлого, словно ватного, утреннего тумана, которым, как огромным одеялом, была покрыта холодная рассветная степь.

Третьи сутки полк, сменившись со своих прежних позиций, шел ускоренным маршем. Направление было необычным: полк двигался на восток. Туда же день и ночь шли танки, артиллерия.

Можно было только догадываться, что полк, как и многие другие части, идет на Корсунь-Шевченковский. Там, со всех сторон стиснутые советскими войсками, бешено бились, стараясь вырваться, десять немецких дивизий: одиннадцатый корпус генерал-лейтенанта Штеммермана и сорок второй корпус генерала Маттенклота.

Еще совсем недавно германское верховное командование возлагало большие надежды на группировку войск, в состав которой входили ныне окруженные корпуса. Оно рассчитывало улучшить стратегическое положение гитлеровской армии и поднять дух немцев, оскудевший после Сталинграда.

К январю 1944 года на Днепре, юго-западнее Канева, немцы сосредоточили крупные силы. Здесь, кроме прочих войск, было и соединение, которому Гитлер присвоил номер погибшей под Сталинградом шестой армии. Новая шестая армия должна была взять реванш за Сталинград.

В районе Смела — Мироновка фронт немцев крутой дугой выходил к реке. Гитлеровцы рассчитывали, опираясь на эту дугу, вернуть себе Правобережную Украину, вырваться на Днепр и вновь овладеть инициативой на фронте.

Однако немецкому наступлению на Правобережной Украине так и не суждено было осуществиться. Во второй половине января смельско-мироновская дуга германского фронта была сломана. Войска двух Украинских фронтов одновременно начали наступление навстречу друг другу. Войска 2-го Украинского фронта ударили по дуге севернее Кировограда, в сторону запада. Войска 1-го Украинского — юго-восточнее Белой Церкви, на восток. Вражеская группировка оказалась в «мешке». Выход из него становился с каждым часом все уже и уже.

Видя смертельную опасность, нависшую над войсками, Маттенклот начал умолять своего начальника, генерала пехоты Хейндрица, чтобы тот разрешил вывести корпус из «мешка». Но Хейндриц, боясь гнева Гитлера, отказал. А молот русского наступления бил и бил по немецкой обороне. В отчаянии Маттенклот доносил своему начальству:

«Положение становится безвыходным. Безумно жертвовать столькими жизнями. Если войска не будут оттянуты из «мешка», я подам в отставку».

Но Гитлер приказал корпусу Маттенклота продолжать обороняться.

Через несколько дней войска обоих Украинских фронтов, проломив немецкий фронт, вышли навстречу друг другу.

Клещи сомкнулись. Перед новой немецкой шестой армией встал грозный призрак нового Сталинграда.

Встревоженное германское командование бросило на выручку окруженных свежие части. Но советские войска с каждым днем все туже и туже стягивали петлю на горле врага. Все ближе и ближе войска обоих фронтов продвигались к центру «котла» — городу Корсунь-Шевченковский.