Петербургская повесть - Марианна Басина

За опоздание на службу — три месяца с лишним — вычли жалованья двести рублей.

Устройство сестер в Патриотический институт тоже сошло не гладко. Поместить девочек в это заведение Гоголь задумал еще до отъезда домой. «Два здешних института, — писал он матери, — Патриотический и Екатерининский, самые лучшие. И в них-то, будьте уверены, что мои маленькие сестрицы будут помещены. Я всегда хотя долго, но достигал своего намерения».

Достиг он и теперь.

Анну и Лизу в виде особой милости в институт приняли, но с двумя условиями: во-первых — вместо платы за учение будут удерживать жалованье Гоголя. Во-вторых — он обязуется неотлучно состоять при институте.

«13 ноября 1832 г. № 263. — Учитель Патриотического института 14-го класса Гоголь-Яновский, возвратись из домового отпуска, привез с собою двух сестер в том предположении, чтобы определить их в Патриотический институт для воспитания. Девицы сии не могут поступить ни на правах штатных воспитанниц, ни пансионерок, но г. Гоголь просит, чтобы их поместить взамен его жалования, коего производится ему от института 1200 р. в год». Это было представление начальницы института. На него воспоследовала резолюция: «Ее императорское величество соизволила утвердить сие представление, с тем, чтобы милость сия не служила примером впредь для других, единственно по уважению к ходатайству г-жи начальницы института, повелев также и в списках воспитанниц и пансионерок девиц Гоголь-Яновских не считать, за неимением ими права на поступление в Патриотический институт. 5 дек. 1832 г. Н. Лонгинов».

Приняли девочек в приготовительное отделение вместе с семилетними. Несмотря на старания брата — он готовил их, — маленькие провинциалки почти ничего не знали.

Из-за каких-то переделок в институтском здании Анне и Лизе пришлось пожить у брата. Смотрела за ними Матрена — жена Якима. Эта деревенская девушка и в мыслях не имела очутиться в Петербурге. Но в один прекрасный день Мария Ивановна призвала Якима и объявила о своем намерении женить его на Матрене — горничной Маши. Надо же кому-то смотреть за барышнями, которых Николай Васильевич повезет в Петербург. Якима не неволили, спросили его согласия. Он ответил равнодушно:

— Мне все равно. Это как вам угодно.

Так Матрена из Васильевки очутилась в Петербурге.

Были еще хлопоты в опекунском совете. На заложенном имении висел большой долг.

За недосугом Гоголь ни у кого не бывал. Но к Пушкину зашел. Рассказал про свою одиссею в Васильевку и обратно.

— Чего бы, казалось, недоставало этому краю? — говорил он. — Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные.

Уроки в институте, беготня в опекунский совет, заботы о сестрах… Гоголь с ног сбился.

Привыкшие к деревенскому приволью девочки скучали взаперти. Гоголь развлекал их как мог — покупал сладости, водил в зверинец, в театр. В зверинце показывали молодого слона, который исправно выполнял все приказания хозяина: чистил щеткой свои ноги, смахивал пыль со спины платком, звонил в колокольчик, плясал, громко топая огромными ногами.

Гоголь радовался, видя сестер повеселевшими. «Раз повез он нас в театр, — вспоминала Елизавета Васильевна, — и велел нам оставить наши зеленые капоры в санях извозчика; кончается спектакль, зовем извозчика, а его и след пропал. Пришлось таким образом брату заказывать новые».

Как-то поздно вечером в конце ноября Матрена разбудила уснувших Анну и Лизу и принялась завивать им волосы — Николай Васильевич велел. Завтра с утра повезут их в институт.

Девочкам наконец разрешили явиться. Вскоре Мария Ивановна получила письмо от сына, в котором он просил о детях не тревожиться. Они — в институте. Ученьем не отягощены, пока ничего не делают, а лишь привыкают.

Гоголь вздохнул свободнее. Можно было подумать и о других занятиях.

«Я ПОМЕШАЛСЯ НА КОМЕДИИ»

Девятого января 1833 года в петербургском Большом театре шел спектакль. Состоял он, как обычно, из нескольких пьес. Давали драму в трех отделениях «Ричард Дарлингстон», переведенную с французского, драму в двух действиях «Нищая» — тоже с французского и, как сказано было в афише: «В заключение спектакля дан будет в первый раз Вечер на хуторе близ Диканьки, малороссийская интермедия в одном действии».

Цензор Ольдекоп, разрешивший интермедию, доносил начальству: «Сия интермедия не что иное как одна сцена из прекрасной книги под заглавием Вечера на хуторе близ Диканьки».

Все, даже цензоры, восхищались «Вечерами». Потому известному актеру Василию Каратыгину пришло на мысль в свой бенефис попотчевать публику новинкой — приспособить для театра «Ночь перед рождеством» Гоголя. Правда, от повести остались рожки да ножки. Ее сократили, переиначили, начинили куплетами, изгнали нечистую силу, Оксану сделали дочкой Солохи, а Вакулу — сыном казака Чуба. И все-таки лица, рожденные фантазией Гоголя, заговорили со сцены. Это должно было случиться и не только потому, что «Вечера» нравились публике. Герои Гоголя так и просились на сцену. Плетнев писал уехавшему за границу Жуковскому: «У Гоголя вертится на уме комедия. Не знаю, разродится ли он ею нынешней зимой; но я ожидаю в этом роде от него необыкновенного совершенства. В его сказках меня всегда поражали драматические места».

После «Вечеров» Гоголь почувствовал, что может писать для сцены.

Еще в отрочестве обладал он удивительным даром — с легкостью изображал различных людей и придумывал им речи. Знал, как поведут они себя, что скажут в том или ином случае.

Однажды Гоголь стал виновником смешного происшествия. У помещиков — соседей Гоголей — справляли именины. За обедом хозяйка, тучная сварливая дама, без умолку болтала о «небывалых» подвигах своего сына — офицера.

— Что бы они делали без моего Васеньки? — беспрестанно повторяла она и уверяла, что сын получил ордена «Георгия на сабельку и Андрея в петличку».

— Да этаких орденов не существует, — возразил один из гостей.

— Не существует! — закричала рассерженная дама. — Так, по-вашему, я выдумала, солгала! Вы сами лгун, и отец ваш и мать лгали. За это-то бог покарал их сына, то есть вас, косноязычием!

— Me.. ме… ме… ня, — начал было гость заикаясь.

— Да, вас, вас… мекечете, как баран!

Всех рассмешил этот спор. Но смех скоро стих, и только один юноша никак не мог успокоиться — хохотал не переставая. Когда обед кончился, к смешливому молодому человеку подошел его отец.

— Всему есть мера, — сказал он сердито, — в порядочном обществе так не хохочут. Что с тобой сделалось?