Магус - Владимир Аренев

Карло стал богатым, но прежних занятий не бросил! Наоборот, приобрел небольшой домик в центре какого-то захолустного городка и устроил в нем первый постоянно действующий театр марионеток. На самом же деле — приют для «мелкого народца»: там могли жить те из них, кто был изгнан из прежних своих домов — кого-то выжили люди, а кто и сам ушел странствовать по свету и искать лучшей доли.

И, разумеется, даже тогда Карло не оставил доходного дела, которому выучился у контрабандистов. Прежних работодателей он послал куда подальше, рыжебородого дона Карлобаса Барбароссу, заправлявшего местным промыслом, разорил (причем вполне законными путями!) и зажил себе, горя не знаючи.

Кстати, следование букве закона стало для Карло главным правилом. «Законы нужно чтить!» — твердил он своим подчиненным. И добавлял: «Законы тем и хороши, что писаны людьми. Которым, как известно, свойственно ошибаться. Ну так и ищите эти ошибки, чтобы обратить их себе на пользу!»

Сам Карло после того, как купил театр, не совершил ни единого противозаконного поступка. Однако магус (не сомневался Фантин) наверняка обнаружил бы в деяниях Папы множество сомнительных моментов. Да толку?..

Папа Карло не зря звался вором в законе — ибо по существу был преступником, но de jure— нет. Еще при жизни он стал негласным хозяином всего западного побережья, а уж после смерти вес дона Карлеоне только увеличился. Папа был одним из самых влиятельных призраков.

И то, что он самолично явился к магусу, говорило о многом.

Вспомнив историю жизни Папы Карло, Фантин изрядно перетрусил. А вдруг встал мессер Обэрто своими деяниями поперек Папиных замыслов? Тогда жди-пожди худшего: дон Карлеоне разбираться не станет, помогал ты магусу по принужденью или из искренней привязанности, — покарает быстро, сурово и беспощадно.

— Полагаю, — продолжал тем временем призрак «крестного отца», обращаясь к магусу, — вы шами догадываетесь, што меня шюда привело.

Говорил он неторопливо и с величественностью неимоверной, которая плохо вязалась с его шепелявостью. Причиной же последней было отсутствие нескольких зубов в урне с костями дона Карлеоне.

— Эти перстни взволновали многих, — обтекаемо выразился мессер Обэрто.

— Мне плевать, што там жа перштни! — Папа Карло передернул призрачными плечами, будто отгонял надоедливую муху. — У меня, мешшер, блештяшших цацок хватает. Вот што меня не уштраивает — шуета, которая вокруг них поднялашь. Работать невожможно!

— Так ведь меня это устраивает. Я, если вы не забыли, именно тем и занимаюсь, что…

— Я не жабыл, — весомо произнес Папа Карло. — Однако вы рашшледуете шейшаш дело о перштнях, верно? Я готов окажать вам вшяшешкую поддержку — ш тем, штобы наконец оно ражрешилошь.

— А разве оно не?..

— Шами жнаете, што нет. Да, моряшков повешили и жделали вид, што вопрош жакрыт. Но как нашшет патрулей, а? Молшите. То-то и оно, што патрули не отменили, а ушилили! Меня это не уштраивает. И я ешше не обладаю влаштью, доштатошной, штобы диктовать швои ушловия Шовету Жнатных. Поэтому предлагаю вам шоюж — временный, ражумеется.

— Чего же вы от меня?..

— Как можно шкорее жакрыть дело. Найдите эти проклятые перштни, ушпокойте синьора Леандро и его далекого предка, пушть в Альяшшо опять воцарятся мир и покой.

— А вы?..

— А я помогу вам в вашем рашшледовании. Поверьте, я рашполагаю…

Мессер Обэрто решил не отказывать себе в удовольствии и перебил наконец призрачного собеседника:

— Не сомневаюсь. Поверьте, законники… наслышаны о вас. И вы, похоже, тоже кое-что о нас знаете. — Магус задумался на мгновение, потом прищелкнул пальцами: — Пусть так. Временный союз? Тогда докажите готовность к сотрудничеству прямо сейчас: расскажите все, что знаете о ювелире, у которого были найдены перстни. Но прежде… Фантин, почему бы тебе не прогуляться по тавернам? Держи-ка, — мессер Обэрто бросил Лезвию Монеты увесистый, заманчиво звякнувший мешочек. — Ступай, проветрись.

В другой бы раз, пожалуй, Фантин заупрямился. Ну, то есть если бы еще вчера вечером мессер Обэрто сперва не попросил помочь, а потом, получив согласие (и, со своей стороны, кое-что пообещав Фантину), не рассказал о своих соображениях по делу.

Соображения были следующие.

Во-первых, конечно, Лезвие Монеты не преминул удивиться, зачем и кому могут понадобиться услуги магуса, раз перстни найдены, равно как и их похитители. На что ему была показана записка с цифрой «6» и сам перстень и объяснено то, что позже повторил Папа Карло: раз патрули не сняты, значит, и вопрос не решен. Это мессер Обэрто сразу смекнул, а вот, в записке, и подтверждение. У казненных сегодня матросиков обнаружилось только семь перстней, из них один — в качестве образца — прислан мессеру. (Фантин не понимал, зачем тогда было на записке рисовать шестерку, а не семерку, но занудствовать не стал: им, грамотным, всяко видней!)

Во-вторых, разматывать этот клубочек надобно с разных сторон, и не везде сие сподручно магусу, теперь уже безнадежно засвеченному — прежде всего для «мелкого народца». Без которого здесь наверняка не обошлось. К тому же и семейство Циникулли хоть и позволило мессеру Обэрто покинуть их резиденцию, однако ж хватку свою не ослабило и будет пристально наблюдать за магусом (что и подтвердилось быстрым получением ответа на записку).

Фантин же — лицо, как будто прямого отношения к делу не имеющее. Всего лишь простачок-дурачок, которого магус использовал для своих нужд, а теперь скрывается у него, раны залечивает. Внимания к Фантину — никакого, в худшем случае — мизерное, для порядку. Да и задачу магус ему придумал такую, чтобы лишних подозрений не вызывать.

Лезвие Монеты выслушал и решил: да, задание приятственное и несложное. За тот интерес, что ему предложен магусом, — почему не поработать?

Поэтому и ушел безропотно, когда мессер Обэрто захотел с глазу на глаз с Папой Карло перемолвиться, — и вот Фантин здесь, в «Ветре странствий», сидит за столом, пьет вино и вполуха слушает разговоры завсегдатаев.

А надо бы — в два уха!

Потому что:

— Говорю же, подозрительные они какие-то были, — втолковывает своему собеседнику старичина в засаленной куртке. — Мне с первого дня, как в порту нашем встали, не понравились. Вели себя — будто пришибленные чем: как пес, когда он недужен, когда хворь изнутри его пожирает, а он чует это, даже если боли не испытывает, и оттого бесится: то рычит на собственную тень, то скулит, то вдруг кидается в драку с другими, а то ляжет под забором и лежит безмолвно, только глаза тоскливые. Так и эти: сегодня гуляют, словно чумные, завтра грустные ходят и милостыню подают всем нищим у храма, каких только отыщут. Говорю: бесились. Не с жиру, не с бесшабашности — что-то их тяготило, разъедало изнутри. — Старик прерывается, чтобы хлебнуть из кружки, которую держит черными (загар пополам с грязью) пальцами. — И поверь, дружище, старому Марку: это «что-то» они приволокли с собой. Сейчас-то, когда их поймали на перстенечках-перстеньках, всяк рад горлопанить, мол, понаехало ворье иногороднее… и все в том же духе. А они не были ворьем, нет. У них… вот ты смеяться будешь…