Категории
Самые читаемые книги
ЧитаемОнлайн » Детская литература » Прочая детская литература » Из старых записных книжек (1924-1947) - Алексей Пантелеев

Из старых записных книжек (1924-1947) - Алексей Пантелеев

Читать онлайн Из старых записных книжек (1924-1947) - Алексей Пантелеев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 26 ... 53
Перейти на страницу:

Видел, как били парня, вырвавшего из рук женщины кусок хлеба. Били его жестоко, топтали ногами, а он, закрывая от ударов лицо, продолжал жевать.

Несколько человек, в том числе и я, вмешались. Тогда набросились на нас. Какой-то инвалид ударил меня костылем по плечу. На него с упреками накинулась какая-то женщина:

- Ты что делаешь, паразит? Старого человека бить?!

Конечно, это моя замоскворецкая борода ввела в заблуждение милую мою заступницу. Парень, ударивший меня, всего-то года на четыре моложе меня.

День солнечный, сильно морозит. У бородача в теннисных белых туфельках вид, надо думать, и в самом деле жалкий.

Топчусь все-таки зачем-то.

* * *

Сил нет, а тянет писать, работать. Сознание, как никогда, ясное. И не было дня, чтобы не записал что-нибудь, - если не в этот альбом, не в дневник, то на отдельном листочке. Начал рассказ о Маринке...

* * *

У стола моего до сих пор висит, приколотый кнопками, начертанный еще в позапрошлом году девиз:

NULLA DIES SINE LINEA!*

______________

* Ни дня без строчки! (лат.).

Плакатик этот закоптел, съежился, еле виден при свете коптилки, но живет, напоминает.

Хорошо понимаю, что надо записывать то, что происходит вокруг, сегодняшнее, сиюминутное, писать одну правду и только правду (эти события лжи не потерпят), но тянет почему-то и на воспоминания детства.

Память как будто очищена, промыта чем-то. Видится все - до последней пуговки, до мельчайшего листика на рисунке обоев.

* * *

Был у портного на Греческом проспекте. С трудом, с бесконечными остановками и передышками поднялся на пятый этаж. Это тот человек, у которого я купил клей. Боялся, а вдруг все продал? Нет, еще есть. Купил 17 плиток.

Сам он потемнел, губы в болячках. Жена отечная. Дочка - девочка лет двенадцати - лежит в постели под лоскутным одеялом.

Спрашиваю:

- Что с ней?

- Диагноз: скорбут. А как это по-русски - бог его ведает.

Да, еще совсем недавно это называлось иначе: цинга.

У меня она тоже. И у мамы.

Как видно, не единым клеем жив человек.

* * *

В доме на Фонтанке у нас странно располагалась квартира. Черной лестницы не было. Или, может быть, наоборот - не было парадной. На просторной светлой площадке второго этажа две двери - одна против другой: направо - в прихожую, слева - на кухню.

Уборная, или ватер, как называли ее у нас, тоже была необыкновенная проходная. Одна дверь вела на кухню, другая - в прихожую. Находясь в ватере, надо было закрываться на два крючка. Окошко выходило на лестницу.

Когда-то и этой уборной не было. Сохранилось "отхожее" на лестнице, на промежуточной площадке. Помещалось оно в полукруглой каменной пристройке, как бы в некоей абсиде. Заглядывал я туда украдкой, с трепетом, с пламенем на щеках. Там не было сидений, просто две дыры в каменном полу.

В отхожее бегали по нужде прачки из "Европейской прачешной".

Это "отхожее" мне иногда снилось. Первые грешные сны мальчика.

* * *

Мебель, конечно, была стиля "модерн", поскольку родители мои поженились и обставляли квартиру мебелью в 1906 году. Собственно, модерн господствовал только в спальне и в столовой. Столовая была зеленая. Такой я нигде больше не видел. Зеленый стол, зеленые стулья, зеленый буфет. Густо-зеленые. И не блестящие, не полированные. Тускло-зеленые. Был еще закусочный столик и был шкаф в стене - как несгораемый. Там хранилась столовая посуда. Дверка этого шкафа-сейфа тоже была зеленая, как... Не подберу сравнения, какой это был цвет. В дорогих детских наборах акварельных красок бывает несколько оттенков зеленого. Так вот этот был самый густой. Еще не разведенный водой. Нет, уже капнули, но еще не тронули кистью.

В 1915 году, приехав с Галицийского фронта в отпуск, отец привез какие-то акварельные картинки. Сначала это были свитки, потом их развернули, разгладили. Длинные пожелтевшие бумажные ленты. На них несколько десятков лошадок - разных пород и всех мастей. Заказаны были такие же зеленые узенькие рамки, и по четырем стенам через всю столовую на высоте человеческого роста протянулась одна бесконечно длинная узенькая картина. Стоящие, встающие на дыбы, бегущие рысью, галопом, в карьер, чинно выступающие, берущие барьер верховые лошади... Как я сейчас понимаю, эти акварели были сработаны в первой четверти XIX века.

Висела еще в столовой какая-то декадентская, вытянутая по вертикали дама. Какие-то изломанные лилии вокруг.

Нечто подобное висело и в спальне.

Спальня была розовая. Розовые обои, розовые драпри, розовые портьеры. Мебель была грушевая или "птичий глаз".

Не забуду, как в том же 1915, а может быть, и в 1916 году, лежа на папиной постели, где мне тогда было позволено спать, я ждал маму, уехавшую в гости или в театр. Читал "Повесть о двух городах" Диккенса. Вдруг что-то где-то чуть слышно:

- Чук-чук-чук-чук...

Оторвался от книги, взглянул туда, откуда шуршало. И замер.

По розовой - шелковой или атласной - портьере взбегала наверх, на ламбрекен, маленькая шоколадно-коричневая мышка. Побегала наверху, ничего не нашла и побежала - отвесно - вниз.

Съежился, похолодел. А вдруг сейчас и на меня, по одеялу, - так же как на ламбрекен?

И хочется этого, и страшно. Затаил дыхание, слушаю. Побегала, пошуршала и - стихла, исчезла.

* * *

О чем должны были говорить, напоминать, с какой стати были повешены именно в столовой эти коричневые, угольно-черные, белые, рыжеватые лошадки? Не о том ли, что зимой 1918 года именно в этой зеленой столовой мы впервые попробуем конину и лепешки из овса? Впрочем, как мне сейчас кажется, эта конина и этот овес были тогда как бы немного наигранными, необязательными. Ведь хорошо помню, что несколько позже, в том же году, на пасху, в той же столовой нежно благоухал на столе запеченный окорок в кружевных бумажных панталончиках, и несколько куличей, и пасха, и крашенные зеленым, красным и синим лаком яйца в серебряной овальной вазочке. Эту пасху я запомнил потому, что впервые в ту ночь был у заутрени. И впервые был в церкви с отцом. В домовой церкви 2-го реального училища.

Да, но уже и тогда существовало в обиходе петроградцев слово "голод". Мне кажется, им немного кокетничали. Во всяком случае, в наших, буржуазных кругах. Атрибутами этого голода были овсяные лепешки с цукатом и бефстроганов из конины, купленной в татарской мясной лавке.

Потом появилась откуда-то чечевица.

Чечевица вдруг возникла и в сентябре этого, нынешнего года. Ира Кудрявцева принесла мне из столовой института, где она работает, чечевичную кашу. Чечевицу давали по карточкам.

Эта чечевица возникает в начале войн и революций. Все остальное время она живет лишь в изречении о чечевичной похлебке, на которую что-то променяли...

* * *

Почему ее не едят в мирное время? Почему не едят в мирное время дуранду! Если сдобрить ее ложечкой сахарного песка, предварительно нагрев конопляную или подсолнечную дуранду на плите, - никакой халвы не надо! Никаких тортов.

* * *

Рассказывал, кажется, Шварц. В 1919 году, когда в Петрограде начался настоящий голод, в цирке Чинизелли выступал какой-то чтец-декламатор, читавший чеховскую "Сирену". Там, как известно, идет речь о всяких вкусняцких едах.

И вдруг с галерки, откуда-то из-под купола, истерический голос:

- Замолчи, сволочь!

* * *

Сегодня днем лежал в состоянии полной прострации. Дремал. Читал. Снова дремал.

Грохот. Оглушительный. На пол падают и разбиваются несколько хрустальных подвесок от абажура.

Не пошевельнулся даже, не приподнялся.

Через несколько минут хлопает дверь, прибегает Михаил Арсентьевич, управдом.

- Алексей Иванович? Живы?

- Да. Жив.

- Ну, благодарите бога. В пяти метрах от вашей головы две бомбы упали. По двадцать пять кило каждая.

Позже вышел посмотреть. Две довольно глубокие воронки. Одна находит на другую. Метрах в пяти-шести от моего окна.

* * *

Мальчик Витя. Ночью съел потихоньку, "по зернышку" два килограмма кофе - единственное, что было у мамы.

На другой день к вечеру умер.

* * *

В поликлинике.

- Что болит, бабушка?

- Где сижу, доченька, самая эта ягодка болит.

То же, что и у нас грешных. Фурункулез.

Врачи в зимних пальто. Фитюлька. Окна заколочены, заткнуты матрасами. В полумраке потрескивает и попыхивает дымом буржуйка.

* * *

Труп старика на углу Жуковской и улицы Маяковского. На глазах моих постепенно вмерзал в тротуар.

1942

На Каменном острове. Апрель 42 г.

Всего не запишешь, что было за минувшие два с половиной месяца.

Четыре часа тащился от улицы Декабристов до Знаменской. Сколько там километров? Четыре? Пять? Вошел в пустую, незапертую квартиру, переступил порог своей комнаты, стал снимать пальто - и зашатался, упал, подкосились ноги. Лежу на спине, не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова при этом ясная... Попробовал голос. Что-то крикнул. Кажется:

- Эй, помогите!

Отклика не последовало. Некому было откликнуться. Но речь, слава богу, не парализована.

1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 26 ... 53
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Из старых записных книжек (1924-1947) - Алексей Пантелеев торрент бесплатно.
Комментарии
КОММЕНТАРИИ 👉
Комментарии
Татьяна
Татьяна 21.11.2024 - 19:18
Одним словом, Марк Твен!
Без носенко Сергей Михайлович
Без носенко Сергей Михайлович 25.10.2024 - 16:41
Я помню брата моего деда- Без носенко Григория Корнеевича, дядьку Фёдора т тётю Фаню. И много слышал от деда про Загранное, Танцы, Савгу...