Ничего хорошего - Линда Фэйрстайн

Поэтому мы с коллегами проводили много времени, рассказывая людям о том, что составляло наши рабочие будни. Наша аудитория — религиозные организации, школы, колледжи, университеты, профессиональные клубы, гражданские организации — каждый из слушателей мог в любой момент быть избран присяжным по делу нашего профиля. И приходят они в зал суда со своими убеждениями и предрассудками насчет таких преступлений — вот где могут оказаться полезными посеянные нами семена.

Я редко отказывалась отвечать на вопросы аудитории, если люди хотели получить больше информации — о сходстве и различиях между случаями изнасилования знакомым и незнакомцем, о том, какие из сексуальных маньяков не могут быть реабилитированы, о том, как вести себя жертвам насилия в семье и как помочь субъекту нападения, о том, что такое ложный вызов, и о том, что судебная система могла бы лучше относиться к выжившим после сексуального нападения, если бы на подобные программы выделялось больше средств. Нас с Сарой Бреннер ужасно выматывали такие встречи, утренние, вроде круглого стола за завтраком, или вечерние лекции, такие, как сегодня. Чем больше мы станем помогать друг другу, тем больше мы поможем этим женщинам, детям и мужчинам, которые в один ужасный день могут оказаться жертвами, и им придется рассчитывать на справедливый вердикт двенадцати таких же простых граждан, как они сами.

На доске объявлений в школе, сразу напротив входа, были вывешены написанные от руки желтые афиши, оповещавшие о моем выступлении, большая черная стрелка указывала путь к аудитории. Я направилась в ту сторону и остановилась перед открытой дверью в нескольких футах от большого зала. Помедлив несколько секунд, я вошла внутрь.

Полная женщина с копной светлых волос, закрученных в пучок на макушке, поспешила мне навстречу и протянула руку:

— Здравствуйте, вы, должно быть, Александра Купер. А я — Лидди Максвейн. В этом году я отвечаю за приглашенных лекторов. Мы очень рады видеть вас здесь, особенно принимая во внимание это жуткое убийство. Мы видели ваше имя в газете этим утром, и я была уверена, что лекцию придется отменить.

Она провела меня в комнату, где было около дюжины членов комитета — они перекусывали бутербродами. Я представилась некоторым из них и решила поесть перед выходом на сцену. На трех подносах лежали кусочки хлеба «семь злаков»: на одном — с кресс-салатом, на втором — с салатом и яйцами, на третьем — с помидорами. Я мысленно обругала себя за то, что несколько часов назад отказалась от большого бутерброда с индейкой, что предлагал мне Чэпмен, и променяла его на эти крошки, но делать было нечего, и я положила несколько штук на бумажную тарелку.

Я обошла комнату, вежливо отвечая на вопросы о работе окружного прокурора и заверяя тех, кому пожимала руки, что передам их наилучшие пожелания Полу Батталье. Все больше женщин средних лет стекалось в комнату. Их можно было разделить на две группы — постарше и помоложе. Дамы за пятьдесят держали в руках сумочки «Вюитон» и были обуты в туфли «Феррагамо» на плоской подошве. Почти все были натуральными блондинками, и большинство сделали высокие прически, придав волосам пышность с помощью шампуня и бальзама «Клэрол», как предписывала реклама. Те, что были помоложе и, очевидно, новенькие, отдавали предпочтение сумочкам «Дуни энд Бёрк», которые носили не в руках, а на плече, и туфлям «Феррагамо» на низком каблуке. Они тоже в основном были натуральными блондинками, но попадались и крашеные. В целом же аудитория казалась практически монолитной, и я мысленно сделала для себя пометку не заменять выражением «половые органы» термины «пенис» и «влагалище».

За десять минут до выхода на сцену я сходила в дамскую комнату, и толпа плавно перетекла в большой зал. Пока более двухсот женщин занимали места, я просмотрела свои карточки, желая убедиться, что обозначила все моменты, на которых хочу остановиться в этой лекции.

Миссис Максвейн выступила с приятной вводной речью и великодушно перечислила все мои регалии. Я поднялась по четырем ступенькам на сцену, встала за кафедру и начала лекцию.

Я рассказала об истории создания отдела по расследованию сексуальных преступлений, детища Баттальи, который стал первым подобным опытом в Соединенных Штатах. Я хотела донести до них, как важна проблема сексуального насилия в нашей стране, поэтому привела некоторые шокирующие данные статистики. Даже двадцать пять лет назад — то есть на нашей памяти — законы в нашем городе были столь архаичны, что за целый год из более чем тысячи арестованных и обвиненных в изнасиловании мужчин осудили только восемнадцать. Некоторые дамы в первом ряду задохнулись от изумления. Я выбросила из головы мысли о Джемме Доген и сосредоточилась на настоящем.

Я объяснила, как изменилась законодательная база: перестали требовать предоставления дополнительных доказательств, помимо заявления жертвы; приняли постановления о защите жертвы изнасилования, согласно которым адвокаты обвиняемого потеряли право расспрашивать женщину о ее сексуальной жизни; перестали с абсурдным упорством настаивать, что жертва должна была сопротивляться даже в том случае, если ей угрожают оружием или нападающий намного сильнее физически. Все эти перемены произошли за последние двадцать лет.

Для меня час пролетел незаметно, поскольку я подкрепляла юридические вопросы примерами из реальных дел. Когда пришло время отвечать на вопросы аудитории, мне стало ясно, что эти женщины, в отличие от более старших поколений, прекрасно понимали, что изнасилование — это преступление, которое очень сильно влияет на жизнь человека. Ни одна из них — я готова была поспорить — никогда не имела дела с сексуальной агрессией. А ведь все, с кем я общалась в последнее время, могли рассказать о знакомой или родственнице, взрослой или несовершеннолетней, которая испытала на себе то или иное насилие, подпадающее под юрисдикцию моего отдела.

Я попросила задавать вопросы тех, кто поднимал руки, а члены комитета Лидди Максвейн ходили по рядам и собирали карточки, которые можно было взять на столике у двери. Женщины писали вопросы на карточках, которые потом передавали мне.

— Вот хороший вопрос, — и я зачитала с верхней карточки: — «Насколько важно использование в вашей работе анализа ДНК?» — Я отвечала на этот вопрос с энтузиазмом, который не слишком вязался с разочарованием из-за того, что в деле Доген у нас нет таких данных. — ДНК на сегодняшний день — это наиважнейшая улика. Мы можем использовать ее, когда на или в теле жертвы обнаруживается семенная жидкость. В этом случае мы можем провести идентификацию или подтвердить причастность опознанного жертвой преступника. Подобное опознание снимает груз ответственности с потерпевшей — теперь это не просто ее слова. Кроме того, такие данные могут использоваться, чтобы исключить подозреваемых, не причастных к преступлению. Если адвокат защиты скажет мне, что в день изнасилования его клиент был в Огайо, то я просто-напросто попрошу его, чтобы подзащитный сдал образец крови. Если он не тот, кого мы ищем — то есть если ДНК не совпадет, — то мы не станем производить арест. Также подобные методы позволяют нам подходить к делу творчески. За последние несколько месяцев осудили четверых насильников, вину которых невозможно было доказать иначе, потому что их жертвы либо были слепыми, либо преступник успевал завязать им глаза. Десять лет назад мы называли этот метод технологией будущего. Что ж, это будущее наступило, и теперь нам гораздо легче раскрывать подобные преступления и наказывать виновных.

Я просмотрела еще две карточки, где спрашивали, как ведение таких дел влияет на мою безопасность и личную жизнь. Извините, девочки, это я на публике не обсуждаю.

— А вот вопрос о приговорах насильникам. На него нельзя ответить однозначно, ведь подобные преступления квалифицируются по-разному, к тому же часто обвиняемые уже имели судимости, поэтому им назначают более длительные сроки заключения. — Но я все равно минут пять порассуждала о сроках, которые даются при различных видах изнасилования.

Мне на помощь пришла Лидди Максвейн. Она встала рядом со сценой и объявила, что у нас осталось времени только на три вопроса.

Я взяла следующую карточку, с вопросом о новой системе, призванной бороться с насилием в семье, — эту программу полиция Нью-Йорка ввела всего несколько недель назад. Затем меня попросили рассказать, какие услуги больницы нашего города могут предоставить детям и подросткам, подвергшимся насилию.

Прочитав вопрос на третьей карточке, я закусила губу и оглядела зал в поисках знакомых лиц.

Знакомым почерком на карточке было написано: «Ответ на финальный вопрос „Последнего раунда“: черный предмет длиной двенадцать дюймов. Что...?»

В дверях стояли Чэпмен и Уоллес. Мерсер согнулся пополам, трясясь от смеха, а Чэпмен серьезно смотрел на меня, показывая на него пальцем.