Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лишь сравнительно небольшая группа учёных поняла, что к чему.
Лев Ландау впоследствии написал:
«Казалось бы, что ничего особо важного не произошло. Однако именно деление явилось тем волшебным ключом, который открыл последнюю дверь, за которой скрывалась внутриядерная энергия. Тяжёлый тёмно-серый металл уран, известный уже около ста лет, оказался тем философским камнем, который так долго и бесплодно искали алхимики».
Физико-химик Лизе Мейтнер, много лет проработавшая в лаборатории с Отто Ганом, а в 1938 году из-за своего неарийского происхождения вынужденная бежать из Германии, о расщеплении атомного ядра узнала из письма, посланного ей Ганом. Мейтнер и её коллега Отто Фриш тут же засели за расчёты. Математические выкладки показали, что при реакции деления энергии должно выделяться в 50 миллионов раз больше, чем при сгорании водорода в кислороде.
Свои выводы Мейтнер и Фриш изложили в статье под названием «Деление урана с помощью нейтронов — новый тип ядерной реакции» и отослали её в английский журнал.
Вскоре за океаном в одной из аудиторий университета Джорджа Вашингтона собрались ведущие физики страны. Два нобелевских лауреата Нильс Бор и Энрико Ферми выступили с сообщением первостепенной важности. Обычно не очень красноречивый Бор на этот раз просто ошеломил собравшихся своим рассказом о сенсационном открытии Гана и Штрассманна.
Не менее взволнованный Ферми заявил, что, проводя свои опыты, он, к великому сожалению, не заметил того, что увидели немецкие учёные. Не обратил внимания на то, что бомбардируемый нейтронами уран сам испускает нейтроны. Ведь если это действительно так, то возникает возможность получения цепной атомной реакции! Впрочем, завершил свою речь Ферми, об этом по-прежнему можно только мечтать, поскольку цепная реакция может произойти, а может и не произойти.
Заинтригованные физики стремглав бросились в свои лаборатории, чтобы повторить опыт немецких коллег. И…
Были вынуждены признать, что Ган и Штрассманн абсолютно правы!
На следующий день все американские газеты с увлечением рассказывали о том, как небольшая заметка, пришедшая из Европы, взбудоражила обычно спокойный и чопорный мир учёных.
В это время во Франции в парижском Институте радия тоже проводили опыты с ураном, повторяя германский эксперимент. Вскоре в одном из английских журналов было опубликовано сообщение из Парижа, подписанное Фредериком Жолио-Кюри: «Высвобождение нейтронов в ядерном взрыве урана».
Лео Сцилард сделал аналогичное сообщение, но уже в прессе Соединённых Штатов. Цепная ядерная реакция, о возможности которой так предположительно высказывался Энрико Ферми, становилась вполне достижимой.
Открытие немецких учёных кружило головы!
Немало физиков готово было кусать локти от зависти. Ведь и у них во время опытов с ураном зашкаливали приборы, а на осциллографах появлялись кривые, запечатлевавшие невероятные всплески. Но на это не обращали внимания, считая, что всему виной — досадные посторонние помехи, и ворча, что «этот проклятый аппарат искрит как всегда!».
И никого в тот момент почему-то не удивила та поистине молниеносная оперативность, с которой Гану и Штрассманну удалось опубликовать свою работу.
Необычная скорость публикации
В одной из статей Юлия Харитона и Юрия Смирнова, напечатанной в конце минувшего века, есть любопытный абзац, который проливает свет на обстоятельства, которые сопутствовали опубликованию статьи о делении урана:
«На Западе рассекречивание в связи с истечением срока давности документов преподносит свои сюрпризы. К примеру, ставший хрестоматийным рассказ о сверхбыстрой публикации в „Натурвиссеншафте“ статьи О. Гана и Ф. Штрассманна об открытии деления урана благодаря якобы бескорыстному дружескому участию директора издательства „Шпрингер“ Пауля Розбауда в действительности имел совсем другую подоплёку.
Оказывается, Пауль Розбауд был одним из самых выдающихся, глубоко законспирированных разведчиков Великобритании, который работал под кодовым именем «Гриффин».
Непримиримый враг нацизма, Розбауд первым сообщил Уинстону Черчиллю о гитлеровском плане блицкрига против Англии с помощью подлодок, о создании немцами ракет для разрушения Лондона и об их попытках создать атомную бомбу.
Сверхсрочная публикация статьи Гана и Штрассманна была сознательной акцией Розбауда, который сумел увидеть в их открытии огромные и опасные перспективы. Таким образом, он постарался без промедления ознакомить научную общественность с результатами исключительного значения, опасаясь, быть может, что их засекретят фашистские службы».
Иными словами, не будь разведчика Гриффина, статья Гана и Штрассманна пролежала бы в редакционной папке месяц-другой, а потом на неё и вовсе наложили бы запрет. И кто знает, стали бы американцы тратить силы и средства на создание оружия из урана? И бомбардировать Хиросиму и Нагасаки тогда, глядишь, не имело бы смысла!
Как бы там ни было, но скорость опубликования атомной статьи кажется просто необыкновенной. Уже 6 января 1939 года журнал с сообщением Гана и Штрассманна получили подписчики Москвы и Ленинграда. Советские физики тоже узнали о том, что цепная ядерная реакция возможна.
«Впрочем, — вспоминал Исай Гуревич, — в те дни слово «цепная» у нас ещё не было в ходу. Мы говорили «незатухающая»».
Георгий Флёров добавлял:
«Конечно, Игорь Васильевич тотчас решил, что мы просто обязаны воспроизвести опыты Гана и Штрассманна. Поручил он эту задачу Косте Петржаку, то есть Константину Антоновичу Петржаку, и мне. К этому времени, хоть мы с ним и работали в разных институтах (Петржак — в Радиевом, а я — в Физтехе), мы уже хорошо сработались, вместе делали приборы, и у нас была ионизационная ка. мера, был усилитель.
Мы нанесли на пластину камеры окись урана, поставили счётчик рядом с источником нейтронов, и сразу на осциллографе — всплески! Все приходили смотреть, впечатление — потрясающее: экран, на нём — мелкий частокол от альфа-частиц, и среди них возникает мощный импульс, взрыв! Один, другой, третий — мы даже почти ощущали эти взрывы, этот распад».
К этому времени уже вовсю шли работы на циклотроне, отлаженном группой энтузиастов под руководством Игоря Курчатова.
Первое исследование на заработавшем ускорителе было выполнено сотрудниками Радиевого института А.П. Ждановым и Л.В. Мысовским. Затем группа работников РИАНа во главе с его директором академиком В.Г Хлопиным впервые в СССР исследовала химический состав радиоактивных осколков, возникавших при облучении нейтронами ядер урана.
Впрочем, особое впечатление производили тогда даже не сами работы, а тот факт, что циклотрон Радиевого института наконец-то заработал! И 8 мая 1939 года Президиум Академии наук постановил:
«За освоение циклотрона и успешное проведение на нём работ премировать группу сотрудников РИАНа СССР: профессора И.В. Курчатова — 2500 руб...…».
Деньги по тем временам немалые! Таким образом, справедливость восторжествовала, и «укротитель ускорителя», как стали называть Курчатова коллеги, всё-таки получил заслуженную награду.
Итак, циклотрон РИАНа был «освоен». А ускоритель ЛФТИ всё ещё продолжали сооружать. Работы по-прежнему шли не слишком торопливо. В конце сентября 1939 года приступили к возведению здания, где предстояло установить ускоритель. Дом этот будут строить долго — около полутора лет.
И всё же настроение у советских атомщиков было приподнятое. Что с того, что цепную ядерную реакцию открыли за рубежом? Физика в ту пору была наукой интернациональной, ведущие учёные из разных стран мира хорошо знали друг друга. Конечно, в глубине душе физтеховцы завидовали успеху немецких первооткрывателей, но при этом…
Георгий Флёров однажды высказался так:
«Не мы сделали это открытие, а радовались так, будто сделали его сами. Потому что оно было венцом всей предыдущей эры нейтронной физики. Мы этого ждали. И наш курчатовский семинар, пожалуй, три четверти своих дел, мыслей, дискуссий переключил на физику деления — на обсуждение будущих работ: что делать, как делать, с чего начать».
С Флёровым соглашался и Гуревич:
«На всех нас в этом открытии самое сильное впечатление произвели данные о том огромном количестве энергии, которая высвобождается при каждом акте деления ядра урана… Все мы, начиная с самого Курчатова, принялись тогда мечтать и считать, какие запасы этой энергии рассеяны в земной коре, сколько сотен и тысяч Днепрогэсов эта энергия заменит, какие она богатства принесёт государству».
