Сибирь - Георгий Марков

- Вчера еще хотел спросить тебя, Федот Федотыч, почему ты меня Гаврюхой прозвал? Тебе что, велел кто-нибудь? - отхлебывая из кружки горячий чай, спросил Акимов.

- Сам это я прозвал тебя. А почему? Ты только не сердись. Есть у меня в Парабели связчик один. Гаврюхой звать. Парень ничего, беззлобный, только тут у него не все дома, - Федот Федотович постучал пальцами по собственному лбу. - Ну, по жалости иной раз беру я его на промысел. Он так-то старательный... Что скажешь, все исполнит... Вот я и подумал: начну тебя иначе звать - людишкам в непривычку. Еще кто, не приведи господь, на заметку возьмет, любопытствовать станет.

А тут Гаврюха и Гаврюха. Все знают, что я с Гаврюхой вроде дружбу вожу...

- А где же он, Гаврюха, теперь?

- Епифашка Криворукое нанял его амбары с рыбой караулить. До весны за рекой будет жить. Да ведь не каждому это известно.

"С Гаврюхой ты, отец, хорошо придумал. Не знаю уж, учил ли кто-нибудь тебя правилам конспирации или нет, а только все это разумно", - подумал Акимов.

- На самом деле, Федот Федотыч, меня Иваном зовут. А все же лучше, если ты и дальше меня Гаврюхой называть станешь, - сказал Акимов, снова испытывая какое-то особенно глубокое доверие к старику. - А та девушка, которая меня научила в избушке скрыться, она тебе известна? - Акимов долго не решался спросить об этом.

- Поля-то? - усмехнулся старик.

- Ее зовут Полей?

- Моя внучка. Разъединственная на всем белом свете.

- Вон оно как? Спасибо ей, что не выдала меня стражникам.

- Такой подлости не обучена, - с твердостью в голосе сказал Федот Федотович, и мимолетная улыбка смягчила суровое выражение его глаз.

5

В эту ночь после бани и чая с брусникой они оба спали крепко и безмятежно. Однако первая мысль, которая пришла в голову Акимову, когда он очнулся, была невеселая, безрадостная мысль: "Что же я тут делать буду? Все время разговаривать со стариком не хватит ни тем, ни терпения, а сидеть бесконечно я не привык..."

Федот Федотович словно угадал эти горькие раздумья Азимова. Да ведь в этом, пожалуй, на было ничего странного. Как-никак Федот Федотович чуть не четверть своей жизни прожил как человек подневольный, зажатый безвыходностью условий. Ему легко было представить самочувствие человека, оказавшегося в положении беглеца и пленника одновременно.

- Будем с тобой, Гаврюха, с завтрашнего дня на охоту ходить. Самый сезон на белку теперь. Птицу тоже будем стрелять. И для себя и для купца. А еще повожу тебя по озерам, по речкам. Свежей рыбы добудем. Если буран начнется, и на этот случай дело есть: в амбарушке у меня на туески заготовки лежат. Как ты?

- Да как я! Сам понимаешь, Федот Федотыч. Без дела я уж и так насиделся. Осточертело! А сегодня чем займемся? - Акимова так и подмывало встать и приняться за какую-нибудь работу.

- На сегодня дел, Гаврюха, до макушки. Дровец напилим. Раз. Избу и баню приведем в порядок. Два.

Ловушку на озере на карасей поставим. Три. А там, гляди, и ночь наступит, спать ляжем. Тоже надо. Без этого не проживешь.

Федот Федотович говорил не спеша, степенно, яркие, с синеватым отливом глаза его смеялись. Он приглаживал свои белые кудри, ставшие пышными после вчерашнего мытья,

- А что, Федот Федотыч, прямых путей тут на

Томск или Новониколаевск не знаешь?

Федот Федотович догадался, о чем замышляет Гаврюха: о новом побеге. Прямо вот отсюда, из Парабелъской тайги. Нетерпение, что обуревало Акимова, было понятно ему, но, может быть, никто, как он, не представлял всю неисполнимость этого намерения. На сотни верст лежала здесь тайга неизведанная, суровая, с непроходимыми зарослями лесной чащобы. Вот-вот должны надвинуться рождественские, а потом крещенские морозы. А бураны? Они временами бывают тут затяжными и такими снежными, что в деревнях видны из-под снега лишь одни трубы.

- Брось, паря, об этом думать. Ты разбрось-ка умом. Зря ли на пути сюда, к озерам, полустанок я сделал? Не то ты замышляешь. - Старик сказал это с "беждением, как давно обдуманное и раз и навсегда решенное.

Акимов подумал: "Ну, конечно, идти через тайгу без карты, без проводника и без специального оборудования - это авантюризм. Можно голову потерять". Но все-таки какая-то надежда у него еще теплилась в сознании. Вдруг помогут аборигены этих мест, как их тут называли, "инородцы": остяки, тунгусы, селькупы.

Они тут обитали по притокам Оби - Васюгану, Кети, Тыму. Когда Акимов ходил в экспедицию с профессором Лихачевым, они довольно часто встречались с таежными людьми.

- Ну, брат, на них рассчитывать опасно, - сказал Федот Федотовичг отвечая на вопрос Акимова. - Они же на одном месте не живут. Кочуют беспрестанно! Ты, скажем, был у них в устье Тыма, а глядь, через неделю-другую они уже на Васюгане. А потом вот еще что, Гаврюха: никто из них насквозь через тайгу не ходит, путей к городам они не знают. На черта им города? На ярмарку они в Парабель съезжаются, товары по здешним большим селам покупают... Нет, нет, ни в коем разе на них не надейся...

Но Акимов все-таки сделал к старику еще заходец:

- А правда или нет, Федот Федотыч, что в этих местах много староверов проживает? Они-то уж знают здесь все вдоль и поперек! - Акимов уставился на старика немигающими настороженными глазами. Что он на это скажет? Вдруг призабыл об этой возможности?

Федот Федотович замахал руками, сердито зафыркал, как рассерженный кот:

- Божьи люди-то? Знаю их, знаю! Не приведи господь к ним попадать! На дворе от мороза загибнешь, а в избу не пустят. В баню, если отправят, и то спасибо скажешь. - Видимо, "божьи люди" сильно где-то обидели старика. Он говорил о них с гневом, на щеках проступили розовые пятна. - Они, вишь, Гаврюха, живут тайно. Посторонним людям свою жизнь не показывают.

Устав у них такой. Народ темный, жестокий. От них держись подальше. А лесов и мест здешних они не знают. Занятие у них крестьянское: пашня, скот. Зверя не бьют, птицу - тоже. Рыбу, правда, добывают. И во всем стараются обходиться своими изделиями, покупное у них считается грешным... Соль вот только покупают. Ну, керосин еще. Насчет одежки - ни боже мой. Все свое, домотканое...

- А ты, Федот Федотыч, откуда их жизнь так хорошо знаешь? - спросил Акимов, про себя подумав: "Значит, и этот вариант не годится".

- Прикоснулся я малость к ихней распроклятой жизни. Когда я вышел сюда, в Нарым, на поселение, у меня положение случилось такое, что хоть в петлю полезай. Пить-есть надо, а меня никто не берет. Как узнают, что я поселенец с Сахалина, ну и от ворот поворот. Вот тогда-то и пошел я к староверам вверх по Парабели. Без малого год я у них прожил за кусок хлеба.

Жил, конечно, в отдельной избушке. К ним в избу - ни ногой. Старался как мог, сплы надрывал. Зима. Куда пойдешь? Кругом тайга, снег, безлюдье. Видать, приглянулся я их главному наставителю. Начал он меня в свою веру тянуть. Слушаю его, а сам думаю про свое:

"Ну, пой, расхваливай свою веру, ври больше про свое житье и царствие небесное. Вижу вашу райскую каторгу. Чуть-чуть получше сахалинской. Та же шерстка, да только немножко подкрашенная". Как пришла новая зима, засобирался я в жилуху. Думаю, теперь у меня как-никак другое пояснение при найме. "Откель?" - спросят. "От староверов". Ну, особо пытать не станут, почему не пожилось. Нет-нет, а все-таки и от них людишки уходили. Хотя, скажу тебе, насмерть они засекали, если кто ихней вере изменял. Уж тут либо пан, либо пропал. Успел уйти - твое счастье, догнали - пощады не проси. Не будет ее ни под каким видом.

Я-то, правда, их верой не был связан, а все же ушел тайно, в ночь, да в такую непогоду, что и кобели ни разу не сбрехнули... Видишь теперь, откуда об ихней жизни мне стало известно...

Акимов внимательно слушал Федота Федотовича и снова думал о том же. "Бывалый старик. Пожил, повидал многое и разное. Может быть, его самого уговорить провести меня тайгой к Новониколаевску или Омску через васюганские болота?"

Но в следующую минуту Акимов и на этот счет получил исчерпывающий ответ, и все его размышления о побего отсюда, из тайги, полностью отпали как нереальные.

- Помню, Гаврюха, - возобновил после молчания свой рассказ Федот Федотович, - в ту ночь, когда я сбежал от староверов, прошел я без передышки тридцать верст. Как не запалился, сам не пойму. Шел и шел.

Будто какая-то сила меня в спину толкала. Хоть и знал, погони за мной не будет, а все ж таки мороз по коже продирал, как только вспоминал яму у староверов. Сажали в нее они всех, кто допускал провинки. Аршин десять глубины. Края ровные, зацепиться не за что.

Вода по дну сочится, как в колодце. Опускали на веревке. Слега поперек ямы лежала.

Дошел я в этот день до Калистратовой заимки.

Охотник жил, Калистратом звали. Жил один со старухой. Приветили они меня. Переночевал. Утром думаю:

"Куда мне идти? Не махнуть ли прямо по тайге к Томску? Там возле города у купцов пасек много. Возьмут. Эти в паспорт смотреть особо-то не будут. Им бы только работал не покладая рук".