Прекрасная лгунья - Диана Гамильтон

Эти мысли промелькнули и исчезли, как только он повернулся снова к ней и стал целовать, коротко и часто, ее бедра, а потом… потом все мысли выскочили из головы, и Милли уже ни о чем не могла думать, только хотела все больше и больше, ей уже не хватало того, что он давал, и эта жадность, как Милли сама вспомнила теперь с улыбкой, довела Чезаре до неистовства.

— Cara. — Поцелуй в обнаженное плечо заставил Милли открыть глаза и улыбнуться.

Волосы Чезаре были мокрые, на бронзовой коже блестели капли воды, бедра были обмотаны полотенцем.

Глядя с обожанием на своего любимого, Милли протянула к нему руки, удивляясь тому, что дневной свет нисколько не развеял ночного чувства близости, и не стесняясь того, что простыня упала, обнажив ее напрягшиеся груди.

На прекрасно вылепленных скулах Чезаре зажглись красные пятна, он опустился на постель рядом с Милли и, взяв ее за руки, прерывисто пробормотал:

— Тебе трудно сопротивляться, но… — Он отпустил руки Милли и, взяв с ночного столика чашку с кофе, протянул ей. — Я должен вернуться на виллу, поговорить со своим помощником, чтобы созвал на следующей неделе в Нью-Йорке совещание глав департаментов.

С таким же успехом он мог предложить Милли не чашку горячего кофе, а ледяной душ. То, что было чудом для нее, для него так, простой эпизод, а главное — это его империя. Настал день, и то, что было ночью, уже не имеет значения.

Милли подтянула повыше простыню. Откуда ей знать, как себя вести? Она никогда не играла в эти игры и не знает правил. Глядя в сторону, чтобы не встретиться глазами с Чезаре, Милли, стараясь говорить будничным тоном, спросила:

— Что я скажу Филомене? Я знаю, она очень расстроится, узнав, что я ее обманывала. Мне ужасно жаль, что все так получилось. — Голос Милли дрогнул. — Но если ты скажешь, что лучше не говорить, пока она не поправится окончательно, то я буду молчать… одну-две недели. — Милли наконец посмотрела на Чезаре. — Как ты думаешь?

— Я думаю… — заговорил он медленно, глядя на Милли такими глазами, что она почувствовала, как внутри нее все безнадежно тает, и улыбаясь своими чудесными губами. — Я думаю, мы скажем ей, что хотим пожениться.

Милли потрясение открыла рот, чувствуя, как заливается краской с головы до ног.

— Я же серьезно! — проговорила она. — Это неудачная шутка, мне совсем не смешно.

Чезаре взял нетронутый кофе из ее дрожащих пальцев, поставил чашку на столик и взял Милли за руки.

— Я никогда еще не был так серьезен, amore[12], — сказал он мягко, поднося ее руки к губам. — Я хочу тебя. Твое прекрасное тело, твое доброе сердце. Я хочу тебя всю. Чтобы заботиться о тебе, защищать тебя, обожать тебя и беречь тебя. Хочу быть твоим мужем, и чтобы ты родила мне детей.

Милли недоуменно качнула головой. Она что, спит? Как это возможно, чтобы этот прекрасный человек захотел провести с нею всю жизнь?

Она неуверенно коснулась его лица, словно старалась убедить себя, что все это происходит наяву, что это не бред, навеянный ее безграничной любовью.

— Скажи «да»! — Его голос прозвучал требовательно, но в нем сквозили неуверенные, вопросительные нотки, и это потрясло Милли больше всего.

Чезаре стал целовать ее в губы — и все, ничего не осталось, кроме жгучего желания, и лишь когда она с трудом выговорила:

— Да, ну конечно, да! Чезаре, я же люблю тебя — так сильно, так сильно! — он поднял голову.

— Ты никогда не пожалеешь об этом. — Он мягко отодвинул Милли от себя. — Но сейчас, как ни жаль, пора одеваться. Стефано будет здесь через полчаса, мы поедем на виллу.

Чезаре встал и, сбросив полотенце, пошел, не стесняясь своей наготы, к платяному шкафу. Милли смотрела на него, и ей казалось, что она сейчас просто лопнет от счастья. А то, что у него на первом месте работа, так с этим она уж как-нибудь смирится.

— И еще, cara mia. Я думаю, ты согласишься. Давай ничего не станем говорить бабушке о наших планах, пока она не поправится окончательно. — Чезаре надел брюки и застегнул пуговицу на стройной талии. — А то ведь бабушка придет в восторг, узнав, что я наконец женюсь, и примется планировать приемы, составлять списки гостей, заказывать цветы и платья для тебя. Ее и землетрясение не остановит. А при ее нынешнем состоянии здоровья это лишнее. Ты меня понимаешь?

— Конечно! — Глаза Милли сияли счастьем и доверием. Какая разница, если они сообщат о помолвке через пару недель?

— Спасибо! — Чезаре застегнул пуговицы на рубашке. — К тому же я должен уехать — дела, ничего не попишешь, деловая поездка, которую я не могу отложить. Меня не будет несколько недель. А когда вернусь, мы все скажем. Ну а о том, что бабушка подумает, когда ты ей сообщишь, кто ты на самом деле, можешь не беспокоиться — она все знает.

— Знает?!

— Правда знает. Я ей сказал перед тем, как нам ехать сюда, и про воровство твоей сестры тоже. Она ничуть не удивилась. Знаешь, когда я ей сказал, что везу тебя сюда, чтобы вывести на чистую воду, она стала просить, чтобы я не был излишне резок с тобой. По ее мнению, у тебя были причины поступить так, как ты поступила, что все это из-за твоей доброты и великодушия.

Чезаре подошел к кровати и, взяв Милли за руки, поставил на ноги.

— Тебе не о чем беспокоиться. Ну а теперь, — он легонько шлепнул ее по попе, — одевайся.

По приезде на виллу Чезаре, извинившись, тут же ушел в свой кабинет, за ним юркнул шустрый молодой человек, его помощник.

Старая леди встретила Милли так радостно, что беспокойство девушки улеглось. Филомена пожелала расположиться на террасе, чтобы подышать свежим воздухом, а заодно поговорить, чего она ждала с нетерпением с той самой минуты, когда внук сказал ей, что компаньонка — не Джилли, а ее сестра-близняшка и зовут ее Милли.

Перемещение на террасу походило на военную операцию, в которую были вовлечены все — от Стефано и до самой молоденькой горничной. Дощатый стол и скамейки были сдвинуты в сторону, чтобы освободить место для кресла, заваленного подушками, Роза самолично принесла на подносе кувшин с апельсиновым соком и маленькие миндальные пирожные.

— А я все удивлялась, — начала Филомена, ласково улыбаясь, когда слуги ушли, — с чего это моя компаньонка так изменилась. Будь я немножко поумнее, я бы и сама заподозрила что-то. Неуравновешенность исчезла, вместо нее появилась доброта и отзывчивость. И задумчивость. Да и выбор книги для чтения… Диккенс вместо историй про секс, которые так любит твоя сестра. Нет, я не хочу сказать, что общество Джилли мне не нравилось. Тогда нравилось, даже очень. Мне к тому времени все надоело — и я сама, и моя старость. Чезаре подумал, что я хочу умереть. Джилли вывела меня из того настроения своей веселой болтовней, своей жизнерадостностью, очарованием, которое она просто излучала, особенно когда появлялся мой внук. Иногда по вечерам, лежа в постели, я слышала, как они смеялись в саду под моими окнами, и думала — ничего, пусть себе. Ну так вот, — продолжала Филомена, возвращаясь к теме разговора, — она была такая обаятельная. За это можно простить человеку многое.