Вилами по воде - Линда Ангелина

–

пускай попробует скотина

наехать на саму Годзиллу!

Так что давай, молчи там в тине,

пока тебя не погасили…

Но эта ржавая цистерна,

притихшая в тепле болота,

живого буйвола заглотит,

и это не для слабонервных –

и весит этот чёрт три тонны –

когда бежит — земля трясётся,

и всё вокруг ревёт и стонет,

и пыль полдня не рассосётся –

однако ж, глуп: у этой туши

в башке нет мыслей кроме секса,

и вид обманчив добродушный –

души в ней нет, одни рефлексы;

ему и море по колено,

и равнодушью нет предела –

ни до чего ему нет дела –

ни до меня, ни до вселенной…

…Тут он очнулся от дремоты –

и я, схватив мои манатки,

бегом бегу от гибимота

так, что сверкают только пятки –

пока совсем он не проснулся

и не открыл ни глаз, ни пасти,

огромной розовой зубастой,

и ею мне не улыбнулся –

от страха мозг впадает в ступор

и ноги удирают сами –

нет, бегемоты — это супер,

когда сидят в своей саванне –

а я же, лёжа на диване,

в Москве, не где-нибудь в Ботсване,

гляжу на фото бегемота,

и грустно что-то отчего-то…

Про любовь

Возможно, по делу — и даже наверно –

я вышла из дома не помню зачем;

смотрю — на ступеньке у лифта, на верхней –

котёнок сидит абсолютно ничей;

ну что мне до всяких несчастных котёнков?

Их сколько угодно сидит по углам

в подъездах холодных в пыли и потёмках,

где пахнет бомжами, где мусор и хлам –

котёнок бездомный, глаза голубые:

Ты кто? — я спросила, к нему наклонясь –

в ответ он печально взглянул на меня,

и в тот же момент я его полюбила –

простой, серо-белый, к тому же, в полоску –

совсем как моя полосатая жизнь –

размером с ладонь, и как листик дрожит

всем тельцем тщедушным коротковолосым –

туда не пошла я, куда собиралась,

а тельце глазастое сжала в руках,

вернулась домой, налила молока,

а после шампунем его постирала –

с тех пор мне везёт. А покой обретённый,

удачу и новое счастье моё

теперь сторожит полосатый котёнок,

смешит и жалеет, и песни поёт –

но всё быть могло бы совсем по-другому,

сценарий в тот день был возможен любой –

ему повезло, что я вышла из дома,

а мне повезло, потому что любовь…

И ты, друг, едва ли забудешь о том, как

ты сдался и сдулся, и крылья сложил –

но как-то нашёл в подворотне котёнка

и в дом свой принёс — и наладилась жизнь!

Melbourne

Поцелована богами

с сумкой полной ассигнаций

убываю по английски

из деревни под москвой

я танцую вверх ногами

мне сегодня восемнадцать

можно пить коньяк и виски

и скакать вниз головой

сто очков вперед любому

даст мой друг в потёртой замше

он красив как мастроянни

он крутой как илон маск

это мой герой-любовник

редкий бабник и обманщик

и хоть каждый день он пьяный

от него все без ума

этот мой герой-любовник

весь в цветных татуировках

золотая цепь на шее

и браслет из серебра

он эстет фанат футбольный

бизнесмен инвестор ловкий

он гоняет на порше и

значит вовсе не дурак

рядом с ним его подруга

смотрит на него с восторгом

обнимает и целует

и весёлые они

расцепить не могут руки

пьют мускат и кофе с тортом

хохоча напропалую

будто здесь они одни

диспозиция такая

я скрываюсь за газетой

в ней проделав дырку вилкой

всё мне видно от и до

третий мой бокал токая

ресторанчик белый этот

в вазе ветки бугенвиллий

от мадженты до бордо

не хочу ругаться с ними

я по страшному ругаюсь

но молчу хоть праздник скомкан

но однажды выйдет срок

всё изменится а ныне

рядом с ним сидит другая

потому что не знакомы

мы с героем этих строк

пусть он врёт как сивый мерин

бедной девушке с рогами

милой глупой простофиле

этот парень деловой

а вокруг мелькает мельбурн

где танцуют вверх ногами

средь цветущих бугенвиллий

скачут все вниз головой!

Про бумажный самолётик

Чем дольше живу, тем печальнее явь –

так лес в глубине всё темней и мрачнее,

и жизнь мою травит познания яд –

я медленно гасну, попутно умнея;

как многие знания множат печали,

так в сердце со временем копится скорбь,

на лбу оставляя печали печати,

а радости миг мимолётен и скор,

а радости миг — самолётик бумажный,

в полёте бесстрашный и ловкий на вид,

но хрупок и слаб он, и в воздухе влажном

погибнет — от этого сердце болит;

так было, так есть, так и будет всегда:

любовь и надежды, утраты, находки,

за счастьем несчастье, за горем беда,

но даже и в радости боль не проходит –

и всё же на жизнь я смотрю, улыбаясь,

глазастой вселенской тоске вопреки,

случайной слезы не стерев со щеки –

и светит с небес мне звезда голубая…

Дзен

С.Н.

Кончился день. Солнце скрылось за соснами.

Ожили тени вечерние сонные.

Тихо. Ни звука, ни слова, ни музыки.

Пахнет дождём и шиповником мускусным.

Сядь в это кресло, в шезлонг, на скамеечку –

лапочка, мальчик мой, милая деточка,

глазки закрой, постарайся расслабиться,

думай о радостном.

Пусть ты устал и душа твоя выжжена –

думай о радостном, добром, возвышенном –

день отшумел, и в ночном благолепии

запахи летние.

Мир опустел, и из памяти вытеснен

путь твой извилистый в поисках истины –

есть только ты, лунных флоксов мерцание

и созерцание.

Всё остальное теперь несущественно,

раз не случилось, что было обещано

в снах и мечтах, и в твоих ожиданиях,

в книжных гаданиях;

планы и замыслы кажутся мелкими

в свете задумчивых астр карамелевых,

есть только ты, тишина, просветление –

прочее — тленное;

прочее — тленное, ненастоящее,

есть лишь цветы, в полумраке блестящие

льдом целлофановым, синие сумерки.

В общем, все умерли.

Колыбельная

Кушай, милый, не брыкайся, слушай маму –

мама знает всё про всё и даже больше,

мама мальчика не кормит кашей манной

или сладкой