Легенда о московском Гавроше - Николай Богданов

— Иди, иди сюда, Андрюшечка! — приманивала она его, как лиса колобок. — Да не бойся! Не съем. Послушай, какая фортуна вам выпадет. Как в сказке! Я вот тут рассказывала, что в Москве делается. Ужас! В каком царстве, в каком государстве, где это видано, где это слыхано, чтобы официанты и извозчики забастовали? Ну рабочие — известные бунтовщики. А тут всеобщее. Забастовали официанты, повара, судомойки, услужающий персонал! Не желают ни стряпать, ни мыть, ни прибирать. «Пускай, говорят, — буржуи сами себя обслуживают. Сами, — говорят, — пригласили своего кумира, сами пусть и потчуют». Это фабриканты-то, банкиры, миллионщики вместо поваров-официантов с поварешками, с салфеточками!

Лицо Филонихи так и расплылось в улыбочке, ямочки так и заиграли на полных щеках. Она за время свободы располнела и попышнела, как на дрожжах.

— Мой Филонушка смеется не насмеется. «Вот, — говорит, — мать, так штука. Обанкротились московские хлебосолы. Сели в лужу Тестовы, Мартьянычи и прочие рестораторы. Без официантов к приезду генерала остались. Хлебом-солью собирались встречать, а у самих и бутербродов нет. Мы с тобой, матушка, будем генерала и всех министров правительства потчевать. Я с моим буфетом от офицерского общества в Большой театр приглашен. Для снабжения офицерского конвоя и охраны. Ну уж мы и генерала Корнилова угостим, и самого Керенского. Найдем чем. Постараемся. Взойдет наша звезда. Засияем мы, Филоновы! Сам Корнилов нас заметит. Сам Керенский поблагодарит!»

Филониха не говорила, а пела. И никто ее не перебивал. Отец только причмокивал чай с блюдечка, посасывая даровые конфеты, принесенные гостьей. И бабушка слушала, не пропуская ни слова.

— Вот и настал наш час, милые! — упивалась собственными словами Филониха. — Самому что ни есть высшему обществу угодить. Шутка ли! Соберутся министры, генералы, адмиралы, банкиры, финансисты, заводчики, фабриканты, купцы, помещики самые богатые, ну все заглавные воротилы России. Государственное совещание будет судьбу нашу решать. Соберутся, а покушать нечего. Официантов-то нет. Тю-тю! Вот тут мы и выручим. Кто Россию от позора спас? Филоновы!

— Да, спасители… — усмехнулся отец.

— А ты не поучай, не противничай. Сами с усами, — осадила Павлова-старшего Филониха. — К тебе пришли тоже спасать. Тебя от нищеты, детей твоих от гибели. У нас за буфетом приглашаем отсидеться. Целы будут. Сыты будут. Уж мой Филонушка таких яств запас! В Охотном ряду из-под спуда достал. Я двое суток пирожки пеку. Видите — красная вся, распаренная? Ух… — Филониха обмахнулась пестрым платочком, обшитым кружевом. — А уж чаевые будут вашим ребяткам! Такие чаевые… Богачи мелочиться не станут. Да и офицерство форс любит. Целенькими бумажками будут на чай выкладывать. Обогатитесь, миленькие! А работка вам легонькая — денек-другой посуду помыть.

— Большую честь тетушка нам оказывает — в судомойки сватает, сказал, усмехаясь, Саша.

— Зачем нам честь? Нам бы досыта поесть! На том и ладно, — утвердил отец.

— Ну, так как? Пойдешь нам помочь, Андрюша? Саша согласился, по-родственному. Он будет чего надо подносить, подтаскивать. Ты ему подавать, прибирать, ну и посудку помывать.

— Пойдет, пойдет! — строго сказал отец. — Только не объешьтесь там, ребята, дорвавшись до дармовых харчей.

— Соглашайся, брат! Дело пахнет жареным, — подмигнул Андрейке Саша.

— У меня есть свой интерес… Я до харчей не жадный, — стал отговариваться Андрейка.

— Бывает, ради общего дела надо своим поступиться. Пойдем, брат, интересно будет. В Большом театре — большая обедня.

— Нам до чужой обедни дела нет! Нам есть дело до своего обеда… нахмурился отец на сыновей и обратился к Филонихе: — Уговор, кума, такой все наше семейство харчами снабжать, пока ребята на вас работают.

— Ладно уж, всех накормим! Не объедите, — пообещала Филониха, поднимаясь из-за стола и крестясь на свое отражение в самоваре. Приходите пораньше. В театр вас Лукаша проведет. Его полковник отпустил папаше помочь, уважительный.

— Мы тоже уважим, — пообещал Павлов-старший. А как только Филониха исчезла, сказал: — В буфете у Филона не зевать! Колбасу, ветчину дают, не дают, сами берите!

— Взять-то они могут, а вот куда им взятое класть? Карманы-то у вас худые, поди-ка! — обеспокоилась бабушка.

— Вот в карманах-то все и дело! — подхватил Саша. — Буфет будет царский, а карман у меня пролетарский. — И вывернул карман брюк. — В старые времена бояре, собираясь на царские пиры, к своим длинным кафтанам специально карманы до полу подшивали… И набивали их доверху кушаньями с царского стола. Чад и домочадцев царской пищей попотчевать.

Бабушка смекнула и, пока ребята спали, пришила им новые карманы из «чертовой кожи» — очень крепкой материи черного цвета.

— Чтобы мне полные принести, иначе и домой не являйтесь, напутствовала бабушка своих внуков, провожая утром на необычную работу.

Не знала старушка, что не затем направляются ее внуки в буфет Филонова, чтобы генералов да министров обслуживать. Карманы Саши были набиты листовками. Карман Андрейки отягощал «ключ от рая».

КАК АРБУЗ НАПИЛСЯ, А САША СМЫЛСЯ…

Со всей России слетелось в Большой театр черное воронье, назвав свой слет Государственным совещанием. На это совещание и был вызван с фронта главнокомандующий Корнилов, которому решили поручить спасение отечества от «смуты». Шел слух, будто готовится особая делегация во главе с духовенством, которая падет перед ним на колени и будет умолять принять на себя всю полноту власти и усмирить революцию.

Пока что у ступеней Брянского вокзала перед генералом бухнулась на жирные колени купчиха Морозова, завопив:

— Спаситель наш! Спаси нас!

Колокольный звон навстречу — еще туда-сюда. А вот дамская истерика это для «душки» Керенского. Генерал Корнилов передернулся от злости и влез в экипаж, не повернув к купчихе головы.

Город как вымер. За наглухо закрытыми заводскими и фабричными воротами — рабочие патрули, по улицам редкие казачьи разъезды. Центр оцеплен юнкерами. Напряженные лица. Примкнутые штыки.

Два враждебных лагеря в одном городе.

Помещичьи сынки, воспитанники кадетских корпусов и военных училищ, под командой офицеров придирчиво и зло осматривали каждого плохо одетого прохожего.

— Это со мной, со мной! — успокаивал их Лукаша, ведя за собой своих двоюродных братьев. Он был отпущен на эти дни полковником Рябцевым в помощь папаше. Лукаша был горд тем, что Саша и Андрейка попали к нему в подчинение.

Когда со служебного подъезда они вошли в Большой театр, совещание было в полном разгаре. Деятели Государственной думы, министры-капиталисты, финансовые тузы и заводчики, на все лады поносили рабочих, крестьян, солдат, грозя им жестокими карами за непокорность. Высказывалось множество пожеланий, как смирить чернь, поставить на место, согнуть в бараний рог, задушить костлявой рукой голода…

Завидев Лукашу, Филонов погрозил ему кулаком за опоздание, торопливо бросил Андрейке клеенчатый фартук и спросил:

— А где Сашка?

Андрейка оглянулся, брата не было. Вместе шли, вместе подошли, и вдруг исчез, словно к небу поднялся.

— Так где же Сашка? Не явился, гордец?! Пренебрег даровой пищей и заработком! Рабочая гордость не позволила! А кому тогда ящики из-под пива таскать? Бочки селедочные катать? Ну погодите!

Долго еще ругался обозленный Филонов, гремя посудой в буфете, но Андрейка его не слушал. Его даже не волновало, куда подевался Саша. Андрейка смотрел не отрываясь на яства филоновского буфета.

Чего-чего здесь только не было! Икра черная, икра красная, севрюжина, белужина, лососина, белорыбица. Колбаса, ветчина, заливная поросятина, курятина, горы бутербродов. Большинство из этих яств Андрейка не только не едал, никогда и не видывал! Даже их названий не знал. И только он собрался отведать, чем приготовились попотчевать купцы-охотнорядцы генерала Корнилова, как Филонов подсунул ему здоровущий кусок жирной селедки «залом».

Схватив натощак эту приманку, Андрейка вскоре почувствовал себя рыбой, вынутой из реки: и живот раздут, и воды все время хочется.

Знал буфетчик, чем подшибить аппетиты обслуживающего персонала. Этим же приемом Филонов умерил аппетиты юнкеров и офицеров охраны, которых тоже следовало обслуживать. Тем из охраны, кто не попался на селедочную приманку, а требовали икорки или балычка, хитрец буфетчик, изгибаясь, объяснял:

— Реклама-с… Для витрины-с… Товар будет к вечеру-с!

Лакейским чутьем он узнавал вестовых, адъютантов, секретарей, помощников именитых участников совещания и давал им на пробу что-нибудь из потаенных запасов. Эти связные понемногу засновали от него к своим хозяевам, от хозяев к буфету. Затем яства на тарелочках, прикрытые салфетками, стали подаваться куда-то за кулисы.