Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней - Ксения Кривошеина

По тому же пути последовательного разрушения какой бы то ни было эстетики, погружения в минимализм, увлечения африканским племенным искусством шли Пикассо, Макс Эрнст и группа «Дада». Поэт Тристан Тцара – основатель течения дадаизм – и его группа единомышленников рассматривали дадаизм как протест против Первой мировой войны. «На языке негритянского племени кру, – писал Тцара в манифесте 1918 года, – “дада” означает хвост священной коровы, в некоторых областях Италии так называют мать, это может быть обозначением и детской деревянной лошадки…»

Выставки «Союза» проходили ежегодно, молодежь хотела «жить и дышать», она искала способы выразить свои чувства в протесте против современности, спокойный быт и буржуазность их раздражали. Где была середина или, скорее, правда и справедливость, в которые они верили? Ответ на этот вопрос они не нашли, но шумихи создавали много. Художники, актеры, писатели группы Городецкого устраивали театрализованные манифестации, что вызывало неоднозначную реакцию в прессе.

Летом 1911 года Елизавета Юрьевна отдыхала с мужем в его родовом имении Борисково в Тверской губернии (Бежецкого уезда). Здесь она много и увлеченно рисовала. Ее друг ДДБ (Д. Д. Бушен) на закате дней вспоминал, как они вместе «живописали» в одной мастерской. В первой книге Елизаветы Юрьевны «Скифские черепки» есть стихотворение, посвященное поэтессой ДДБ (оно так и называется: «ДДБ») – своему младшему собрату по живописи, в котором звучат немного легкомысленные нотки:

Как радостно, как радостно над бездной голубеющейИдти по перекладинам, бояться вниз взглянуть…

Недалеко находилось имение Гумилевых – Слепнёво, куда из Парижа приехал Николай Гумилев со своей женой Анной Ахматовой, а 15 июля, в день именин В. Д. Кузьмина-Караваева (свекра Лизы), Гумилев представил Ахматову родным и друзьям. Так познакомились Лиза и Анна.

Сохранилась групповая фотография, сделанная летом 1911 года, на которой сняты многие из упомянутых лиц (там же и Д. Пиленко – брат Лизы). На этом фото Елизавета Юрьевна стоит рядом с А. Ахматовой. В небольшом тексте о Слепнёве Анна Андреевна остроумно вспоминает: «В 1911 году я приехала в Слепнёво прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепнёве, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: “К слепневским господам хранцужанка приехала”, а земский начальник Иван Яковлевич Дерин – очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за обедом и умирал от смущения, не нашел ничего лучшего, чем спросить меня: “Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта?” Дело в том, что он слышал, как тамошняя молодежь за сказочную мою худобу и (как им казалось) таинственность называла меня знаменитой лондонской мумией, которая всем приносит несчастие. Николай Степанович (Гумилев) не выносил Слепнёво. Зевал, скучал, уезжал в невыясненном направлении. Писал: “Такая скучная, не золотая старина…” и наполнял альбомы Кузьминых-Караваевых посредственными стихами. Но, однако, там что-то понял и чему-то научился. Я не каталась верхом и не играла в теннис, а только собирала грибы в обоих слепневских садах, а за плечом еще пылал Париж в каком-то последнем закате…»

Скорее всего, именно в Борискове Елизавета Юрьевна написала акварель «Змей Горыныч», с которой она дебютировала на 3-й выставке «Союза» в конце декабря 1911 года. Нельзя, правда, утверждать, что название «Змей Горыныч» было ее собственным, а не придуманным в последующих советских атрибуциях, потому что вся символика картины говорит не о ее сказочной принадлежности, а о стилизации библейско-иконно-языческой: женская фигура с крыльями и нимбом (как бы Богородица Знамение, одновременно напоминающая Софию Премудрость Божию), в окружении младенцев, с парящим драконом в грозно огненных небесах – перекликается с библейскими сюжетами. В связи с чем, в последнее время эту акварель принято именовать «В саду Эдемском». Примерно к этому же периоду относится и акварель «София Премудрость Божия построила себе храм», на которой фигура Софии изображена практически идентично[32].

Выставка «Союза» открылась одновременно и в одном здании с экспозицией Петербургского общества художников, и это странно несовместимое совпадение по всем направлениям было немедленно обыграно в прессе: «Весьма пикантно будет сопоставление этих выставок – крайне левая и крайне правая!» После открытия один из современных обозревателей выставки «Союза» дал в целом положительную оценку произведений, представленных на ней, но отметил, что она «отпугивает кажущимися крайностями, каким-то преднамеренным варварством и буйством. К чему они зовут, что стоит за всем этим экспериментом?»

Брошенное автором обидное для «Союза» прозвище «варвары» было подхвачено Кузьминой-Караваевой, которая придала ему иной смысл: «Варвары – это разрушители не только старой, но и носители новой культуры». В очерке «Последние римляне» она сочувствует «варварам», причисляя к ним себя и даже радуется, что «римляне» уже дрожат под их натиском. Интересно, что и жена Максимилиана Волошина вспоминала позже, что они с мужем «рядом с этими утонченными людьми… чувствовали себя варварами. Они смотрели назад, мы же искали будущее».

Поэтический дар слова жил у Елизаветы Юрьевны наравне с живописью. Многие поэты – рисовали, художники – писали тексты; русская традиция многоталантливости продолжала развиваться, а Е. Ю. со всем ей присущим темпераментом записала:

Смысл – он в вулкане, смысл – он в кометах,В бешено мчащихся вдаль антилопах,В пламенных вихрях, в ослепительных светах,Что наше сердце в безумии топят.Смысл – он в стихах, никогда не допетых,Смысл – в недоступных, нехоженых тропах.

Первый «Цех поэтов» начал свое существование 20 октября 1911 года на квартире у поэта С. Городецкого, где состоялось первое организационное собрание будущего объединения. Несколько странное название было придумано по аналогии с названием ремесленных объединений средневековой Европы и подчеркивало отношение участников к поэзии как к профессии цехового ремесла, требующего упорного труда. Во главе стоял синдик – главный мастер. По замыслу организаторов, «Цех» должен был служить для познания и совершенствования поэтического ремесла. Подмастерья должны были учиться становиться поэтами. Гумилев и Городецкий считали, что стихотворение, то есть «вещь», создается по определенным законам, «технологиям». Этим приемам можно научиться, а талант – вещь вспомогательная, но не основная. Официально синдиков (старшин) было три: Гумилев, Городецкий и Кузьмин-Караваев.

По началу «цехисты» не отождествляли себя ни с одним из существующих течений в литературе и не стремились к общей эстетической платформе, но в 1912 году Гумилевым и Городецким был предложен термин «акмеизм». По мысли его создателей, акмеизм пытался «хотя и бессознательно, внести материалистическую поправку в символизм» (С. Городецкий). Интересно свидетельство бывшего акмеиста Мандельштама: «Акмеизм возник из отталкивания: прочь от символизма, да здравствует живая роза! – таков был его первоначальный лозунг. Городецким в свое время была сделана попытка привить акмеизму литературное мировоззрение, “адамизм”, род учения о новой земле и о новом Адаме. Попытка не удалась, акмеизм мировоззрением не занимался; он принес с собой ряд новых вкусовых ощущений, гораздо более ценных, чем идеи…»[33]

Создание «Цеха», сама его идея были встречены некоторыми поэтами весьма скептически. В одном из первых печатных откликов на возникновение объединения иронически заявлялось: «Часть наших молодых поэтов скинула с себя неожиданно греческие тоги и взглянула в сторону ремесленной управы, образовав свой цех – цех поэтов». В. Брюсов называл его «тепличным растением», «столичной причудой» и предрекал ему гибель «через год или два»[34]. Скептически относился к акмеизму и Блок, хотя среди «цеховистов» у него было немало друзей и знакомых.

Объединение выпускало поэтические сборники участников; стихи и статьи публиковались в журналах «Гиперборей» и «Аполлон».

В начальный период на собраниях «Цеха» бывали А. Блок, М. Кузмин, А. Толстой, В. Пяст. Но затем они отошли (Блок иронически называл «Цех поэтов» «Гумилевско-Городецким обществом»), и в «Цехе» осталась в основном поэтическая молодежь Петербурга: А. Ахматова, М. Лозинский, О. Мандельштам, М. Моравская и другие. Постоянного помещения у них не было, и они собирались на квартирах наиболее активных членов, в том числе у Гумилева и Кузьминых-Караваевых. В этот период Елизавета и Анна виделись регулярно.

Е. Ю. Кузьмина-Караваева активно включилась в работу «Цеха». Она прилежно посещала все собрания. Ее муж также примкнул к «цеховикам». Более того, не будучи поэтом, он, наряду с Городецким и Гумилевым, стал третьим синдиком, исполняющим роль стряпчего. Но вот что характерно: если на «башне» Елизавету Юрьевну воспринимали в основном как «жену своего мужа», то в «Цехе» роли их поменялись. Теперь она благодаря своему поэтическому дару настолько утвердилась в литературном мире, что уже Кузьмин-Караваев воспринимался как «муж поэтессы».